Татьяна Устименко - Второе пророчество

— Мне завещано передать вам послание! — торжественным шепотом доложила женщина, вкладывая в мои пальцы чуть пожелтевший от старости конверт. — Не знаю, что там внутри, но, наверное, нечто очень важное!

Я вздрогнула от непонятного предчувствия и взяла послание, безуспешно пытаясь угадать личность неизвестного адресанта, ибо внешняя сторона конверта не содержала ни слова.

— Вот вам чистые простыни! — без остановки болтала ассони Элешка, перестилая постель и взбивая перину, на которой могла бы поместиться целая рота солдат. — Вы пока искупайтесь с дороги, а я быстренько ужин приготовлю. Что-нибудь легкое: салат по-гречески и курочку жареную? — Домоправительница вопросительно взглянула на меня.

Я согласно кивнула, уж и не зная, как отвязаться от ее навязчивой заботы.

— На одного готовить или как? — продолжала настойчиво допытываться любопытная Элешка.

Я изобразила недоумение.

— У вас молодой человек имеется? — напирала женщина, раздразненная моим смущением.

— Не совсем… — сбивчиво промямлила я, вспомнив Рейна и красноречиво покраснев до кончиков ушей.

— Не совсем молодой или не совсем человек? — добродушно рассмеялась домоправительница, своей случайной, но попавшей точно в цель репликой приведя меня в состояние бесповоротного замешательства. Ну как я могла ей объяснить, что Рейн и не человек вовсе, да к тому же — отнюдь не молод, если судить номинально…

— Значит, готовлю на двоих! — победно провозгласила Элешка, вдосталь налюбовавшись моими пунцово полыхающими щеками, и ушла вниз — хлопотать по хозяйству.

Я открыла оба крана, наполняя водой вместительную фаянсовую ванну, а затем вспомнила о переданном мне письме и распечатала конверт. Из плотного пакета выпала маленькая записка, на которой имелось всего две строчки:

«Поставь на окно с барельефом три зажженные свечи.

Ни о чем не беспокойся».

Я потрясенно вскрикнула, потому что узнала совершенно неподражаемый, угловатый почерк деда, отлично мне знакомый. На краткий миг мне показалось, будто я вновь ощущаю прикосновение сухощавой, но сильной руки Льва Казимировича, мимолетно коснувшейся моих волос, и вдыхаю крепкий запах его любимого одеколона «Шипр»… Как же это волнительно — получать послания от умерших! Вот только смысл записки оказался для меня полнейшей загадкой… Я недоуменно пожала плечами, но поспешила исполнить его посмертное поручение. Полагаю, дед имел в виду именно то самое окно, расположенное под барельефом с изображением короля Матиаша, отлично просматривающееся с площади. Я отодвинула штору и увидела уже приготовленный подсвечник с тремя свечами. Еще раз пожала плечами, будто показывая — я подчиняюсь неминуемому року, принесла с кухни спички и зажгла свечи. И сразу же после этого с чувством выполненного долга отправилась принимать ванну, благоразумно отложив обдумывание новых тайн до утра…

Три огонька ярко вспыхнули в окне заветного дома…

Наблюдающий за окном мужчина вздохнул с облегчением и широко улыбнулся, вознося богам благодарственную молитву и понимая — она приехала…

Видимо, исключительно по причине своей безграничной доброты выдумщики-Творцы наделили людей не только печенью, селезенкой, кишками, но еще и мозгами, предусмотрительно разделив их четко пополам, на два полушария. У мужчин для того, чтобы эти полушария всегда между собой советовались, у женщин — чтобы они постоянно спорили. Не знаю, как мирятся с подобным подарком судьбы мужчины, а вот женщинам приходится весьма и весьма тяжко, потому что пресловутые половинки никак не желают прийти к единому мнению, постоянно пребывая в состоянии хронического раздрая.

Я сидела за накрытым к ужину столом, обхватив руками опухшую от длительных раздумий голову и пытаясь привести враждующие мозговые половинки хоть к какому-то подобию дружбы и согласия. Кушанья давно остыли, украшающие стол свечи сгорели на треть, а я все растекалась мыслью по древу, окончательно запутавшись в собственных чувствах и желаниях. Одна половинка моего дурного мозга вопила благим матом, отчаянно призывая Рейна и слезливо напоминая мне о любви к нему, а вторая благоразумно-занудливо талдычила об еще не оформленном разводе с Вадимом и моем солидном статусе замужней дамы. Неужели я собираюсь опуститься до вульгарного блуда, будучи женой одного, но вожделея совсем другого мужчину? Мои четкие моральные принципы бурно восставали против подобного безобразия! «Но ведь ты любишь именно Рейна!» — самовольно кричало не признающее насилия сердце. «С чего бы это? — удивленно восставала память. — Неужели ты уже забыла прекрасного Вадима, его смуглую кожу и черные кудри?» «Он тебя предал!» — доказывал трезвый рассудок. «Все мужчины полигамны по природе! — внятно апеллировало чувство справедливости. — Не суди его строго. Возможно, если Вадим увидит тебя нынешнюю, то…»

Я громко застонала от невыносимого мучения и вцепилась в свои распущенные по плечам волосы, желая выдрать из головы лихорадочно пылающий мозг. Я знаю, как любит меня Рейн, а поэтому мне следует ценить того, кто страдает без меня, и не гоняться за тем, кому и без меня неплохо. Вадим или Рейн? Рейн или Вадим? Черное или белое, демон или ангел? Как могу я любить их обоих? Ведь это противоестественно и мерзко…

Капля точит камень, ложь— душу, а любовь — мозги… Я старалась думать только о Рейне, о его холодных светлых глазах и белых волосах, но вышедшая из-под контроля память услужливо отматывала время назад, рисуя в воображении картины обнаженного смуглого тела неверного красавца-мужа, сжимающего меня в своих горячих объятиях… О, какие несравненные наслаждения он мне дарил! Он был огнем, а Рейн — лишь лед. Вадим — это плоть, а Рейн — душа… Смогу ли я выбрать одного мужчину из двух?.. Что-то незримое витало в воздухе, обволакивая меня горячечным облаком телесного желания, властно подталкивая встать, выйти из квартиры и бежать непонятно куда, навстречу кому-то, громогласно заявляющему на меня права господина и повелителя. Чья-то сильная воля буквально ввинчивалась в одну половинку моего мозга, напоминая о Вадиме, в то время как вторая думала исключительно о Рейне…

Внезапно стоящий у меня за спиной приемник включился сам собой, наполняя комнату звуками печальной мелодии. Хрустально звенела арфа, томно вздыхал кларнет, а грудной женский голос пел, давая ответ на все мои невысказанные вопросы: