Алесь Куламеса - Быть рядом

— Но ты сам рассказывал, как мой прадед пошёл на фронт, когда ему исполнилось шестнадцать. Чем я хуже него?

Отец резко вскочил и шагнул ко мне, я инстинктивно отшатнулся. Он замер, потом торопливо сел обратно.

— Тогда было другое время, — его голос звучал глухо, он словно выдавливал из себя слова, — немцы рвались к Москве, и их нужно было остановить любой ценой. Сейчас всё не так. Совсем не так…

Глядя на грустное, можно даже сказать скорбное, лицо отца, я вдруг понял, почему хочу стать солдатом.

— Пап, — я подошёл к отцу, — я просто хочу быть рядом с тобой. Когда нас повезут туда, я хочу быть рядом.

Отец поднял голову, и мне показалось, что он готов заплакать. По крайней мере, его глаза странно блестели. Не уверен, возможно, просто почудилось — ведь отец не плакал, даже когда умерла мама.

— Спасибо, сынок, — сказал он тихо и крепко сжал мою руку, — кроме тебя у меня никого не осталось.

Захотелось обнять его, что бы он понял, как я люблю его, но отец не признавал таких нежностей. Поэтому я просто ответил на его пожатие.

Какое-то время мы молчали. Потом отец отпустил мою руку и поднялся.

— Давай поговорим о твоём желании позже. Может, нас никуда не отправят. Идёт?

Я кивнул. Может и правда, к чему торопиться? Всё же отец лучше знает, что и как надо делать.

— Вот и хорошо. — Отец посветлел. — Мне нужно идти — служба. В шесть часов будет общий ужин, а до этого времени, думаю, ты найдёшь, чем себя занять.

Он надел фуражку и сказал:

— Если ты голоден, то можешь сходить на кухню. Скажешь, что мой сын. Тебе обязательно что-нибудь дадут.

— Да не хочется пока.

— Понимаю. Если что, ищи меня в штабе. Только по пустякам не дёргай, хорошо?

— Да ладно тебе, пап, я ж не маленький, всё понимаю.

— Молодец. — Отец улыбнулся. — Тогда до вечера. Пока, сын.

— Пока, пап.

Отец вышел. Я собирался снова включить мультивизор, но ноги сами собой вынесли на балкон. Внизу, на крыльце, появился отец, и, не поднимая головы, зашагал прочь. Очень быстро я потерял его из виду.

Сегодня в части было непривычно много народу. Обычно здесь одновременно размещалось не более сотни военных, в основном ефрейторы и сержанты. Иногда — офицеры, которые не хотели тратиться на жильё в городе.

Теперь же по дорожкам, покрытым фигурной тротуарной плиткой, туда-сюда сновали толпы народу. И военные среди них встречались не так уж часто. Зеленоватый цвет кителей почти терялся за разноцветными одеждами гражданских — членов семей военных.

А люди всё пребывали. Приезжали на специально выделенных армейских автобусах, на автомобилях.

Надо сказать, что зрелище было потрясающее — кругом люди, люди, люди. И все — такие счастливые, праздничные! И ведь совсем не факт, что нашу часть отправят к зачётнику, а они всё равно радуются. И от их улыбок мне тоже очень хорошо стало. Захотелось общения, встреч, разговоров и смеха. Я накинул куртку и выбежал на улицу.

Чтобы разместить всех прибывших в часть, ужин устроили в спортзале, поставив столы буквой «П». Я сел с новыми знакомыми — симпатичной брюнеткой Ниной и её братом Витей. Они прибыли в часть незадолго до нас, их папа служил заместителем по воспитательной части. Мы сидели отдельно от родителей, среди других гражданских, потому что даже в таких случаях военным полагалось есть отдельно.

Отец вошёл, отыскал меня взглядом и кивнул. Я помахал ему рукой и принялся за еду. В военных частях всегда кормили отменно, но на этот раз повара превзошли сами себя. Они сделали ужин в традициях русской кухни: уха и щи, блинчики с разнообразнейшей начинкой, бефстроганов с гарниром из гречки, расстегаи, морсы. Я проголодался, поэтому ел быстро и с аппетитом, изредка отвлекаясь, чтобы перебросится парой слов с Ниной и Витей.

Перейдя ко второму, я заметил, что к командиру части, полковнику Борисову, который сидел за средним столом, подбежал усатый капитан и протянул бумагу. Пока Борисов читал, на его лице последовательно сменилось раздражение, удивление и что-то среднее между радостью и спокойствием. Закончив чтение, полковник поправил китель, проверил, застёгнута ли пуговица на воротнике и резко встал.

Его заметили, и постепенно лёгкий шумок, висевший в зале, стал стихать. Полковник дождался полной тишины, откашлялся и начал, слегка волнуясь:

— Товарищи офицеры! Уважаемые члены их семей — матери, отцы, жёны и дети! Мне выпала честь сообщить, что пришла наша очередь.

Он сделал паузу и провёл взглядом по притихшим людям. На их лицах он мог прочитать только то же, что и я, — спокойствие и воодушевление.

— Только что пришёл приказ из штаба, — продолжал Борисов окрепшим голосом, — завтра нашу часть перебрасывают к зачётнику. Погрузка начнётся в восемь ноль-ноль. Нам с вами, друзья, досталась участь нелёгкая и почётная. Мы все и всегда готовились к этому моменту. И, тем не менее, сложно встретить такой приказ спокойно. Мы, солдаты, давали клятву защищать Родину ценой своей жизни. Вы, наши близкие, хоть и не давали такой клятвы, но всегда рядом с нами, тем более в такие минуты. Для гражданина и патриота нет ничего более почётного, чем отдать свою жизнь за счастье и свободу своей страны. Когда-то кто-то сказал: «Не спрашивать, что Родина может сделать для тебя. Спроси, что ты можешь сделать для неё». Наша Родина сделала для нас всё что могла и даже больше. Теперь пришло время отдать ей наш сыновний долг.

Полковник перевёл дух и взял стакан:

— Пусть здесь всего лишь морс. Это не важно. Когда пьёшь за свою страну, важна только искренность. Я хочу поднять этот стакан за нашу страну, за нашу Родину. За её процветание и счастливое будущее. За Родину!

В этот момент из громкоговорителей рванулся гимн, и все мы, как один, вскочили и, подхватив стаканы да кружки, замерли. От звуков нашего гимна у меня всегда по спине пробегали мурашки. А сегодня просто всё тело, всё моё существо охватил невероятный, восхитительный трепет. Хоть у меня и нет голоса, я всё равно пел, и казалось, что лучше петь никто не может. И невозможно описать восторг и счастье от того, что рядом стоит с полтысячи твоих соотечественников и вдохновенно поют гимн твоей страны.

Взглядом я отыскал отца. Он стоял и пел, как и прочие, но на его лице не было радости, а губы двигались совсем не так, как у остальных. Он не пел, а шептал совсем другой текст. Непонятно какой именно, но точно — не слова гимна. Поведение отца поразило меня на столько, что я замолчал и опустил стакан. Но, перехватив удивлённый взгляд Вити, спохватился и продолжил петь. Чисто машинально, не задумываясь над текстом.

Меня беспокоило поведение отца. Он всегда учил любить нашу страну, и невозможно было представить, что мой отец, кадровый офицер, потомственный военный, удостоенный нескольких наград, мог в такой момент не петь гимн своей страны. Страны, которой он присягал. Это просто невозможно! Легче поверить, что Солнце и Луна поменялись местами.