Андрей Лях - Синельников и ремонт

Удивительное дело! Все наше знакомство продолжалось двадцать минут, а у меня было полное впечатление, что я не просто знаю эту Меллину давным-дав­но, а чуть ли не с детства, будто в детском саду сидели на соседних горшках, — и мог бы поклясться, что она испытывает то же чувство.

— Мы сошли с ума, — сказала Меллина, уткнувшись носом мне в шею. — Ты искал резчика? Дальше по дороге, у старой мельницы, через брод, увидишь. По­езжай, скоро вечер. Поезжай, я должна прийти в себя.

Она встала и добавила:

— И возвращайся.

Бедный Ланселот! Он бродил по двору как потерянный, с нераспущенной подпругой, волоча поводья. Да, уж так в жизни заведено — всегда страдает не­винный. Через полчаса мы разбрызгивали воду на каменистом перекате, и еще минут десять спустя подъехали к огромному сараю с веселой расписной башен­кой. Я толкнул дверь и вошел.

Точно, мастерская. И не какого-то там деревенского столяра, а мастерская скульптора — кругом статуи, амурчики с канделябрами и даже буфет, сильно напоминающий наш входной портал, только весь в точеных фигурах. В дальнем углу намек на механизацию — неспешно крутится вал с болтающимся широким ремнем — не зря, видно, все это сооружалось возле мельничной запруды.

Тут я почувствовал, что не один среди этих резных диковин, и обернулся. Здоровенный дядька лет пятидесяти, лысый, с красной физиономией, с малень­кими глазками, в длинном фартуке. На вид он был совершенно квадратный, ру­ки такие толстые, что висели, не касаясь туловища, и вообще он здорово похо­дил на медведя.

— Мэтр Нико, резчик, — представился этот медведь вполне медвежьим голо­сом. — Вы новый Хозяин Дома?

Тут выяснилось, что после произведенной Меллиной контузии я еще не до конца пришел в себя, и слова даются мне с неоправданным усилием. Я даже не стал и пытаться, а просто опустился на ближайшую табуретку и сделал рукой неопределенно-дружелюбный жест. Мэтр Нико мгновенно оценил мое состоя­ние, пропал куда-то на миг и тотчас же возник снова со стаканом вина. Оказа­лось, та же премиленькая кислятина, которой потчевала меня Меллина. Я по­мотал головой и откашлялся.

— Уолтер Брэдли, управляющий Домом, — все-таки слова пока давались мне с трудом. — Я вижу, вы настоящий художник. Мэтр Нико, у нас проблема... Как вам, может быть... ну, то есть наверняка известно, во время последней... ммм... апробации... ущерб вышел такой значительный, что все к черту сгорело. Ну, не все, а пострадали две панели над камином вашей, как я знаю, работы. А через че­тыре дня их срочно надо... короче, придать соответствующий вид. Потому что... уж такой будет торжественный день.

Мэтр Нико задумчиво кивнул в знак понимания, но при этом уставился на меня таким испытующим взглядом, словно выбирал место, за которое ухватить своими лапищами.

— Мэтр, ну что вы на меня уставились, будто увидели Гарри Пятого... Я поп­росил бы вас отложить все другие дела... вот предварительно сто презренных дублонов... а впрочем, назовите вашу цену.

Медведище по-прежнему буравил меня взглядом — кажется, проклятое сходство снова шутило скверную шутку — и пробурчал нечто в такт собственным мыслям:

— Эти панели у меня давно готовы... Деньги? Деньги можно и взять...

В этой голове явственно шел какой-то мне неведомый процесс. Ну и ладно.

— Впрочем, я вижу, вы серьезный человек, — я бросил на стол еще один ко­шель. — Полагаю, этого должно хватить. Что-то мне подсказывает, что сэр Ген­ри всегда вам платил вперед.

Сам не знаю, к чему это я вдруг приплел сэра Генри, но эффект вышел стран­ный. Мэтр Нико выставил правую ногу, растопырил руки с пальцами-сосисками и поклонился так, словно собирался забодать меня кубической загорелой лысиной. Распрямившись, он сказал:

— Могу быть уже сегодня к ночи.

— Нет, нет... к ночи не надо. Давайте завтра утром, не торопясь. Вам помочь с доставкой?

— Нет. Лошадки у меня есть.

На этом разговор и завершился. Садясь в седло, я видел, как он стоит в две­рях, по-прежнему свесив ручищи, и так стоял до тех пор, пока не скрылась из глаз вся его художественная хибара. Что же, если этот шкаф-мыслитель не под­ведет, то слово за немецкими оконщиками, потому что Дугласы-канализаторы клялись завтра уже все закончить, а на галерею и потолок у нас должно хватить времени в любом случае. По крайней мере, я на это надеялся.

Возле жилища Меллины Ланселот без всякой подсказки завернул во двор; какая-то лохматая девчонка, подхватив под уздцы, сейчас же увела его прочь, как только я сошел на землю. Моя красавица ждала меня в центральной комна­те, наподобие гостиной, в белом платье и даже с гитарой на коленях, словно Линда Ронстадт. Ее глаза — турецкие какие-то глаза, хотя более английского лица представить себе трудно — говорили, что она и робеет, и храбрится, и го­това верить, но главная интонация была такова: старик, ты попал домой. Я вы­мыл руки в обжигающе-холодной воде, загорелись свечи, настал ужин, никаких слов не потребовалось, потом была громадная, прямо шестиспальная кровать и все такое, от чего забываешь, где небо, где земля.

Возможно, кто-то скажет: что-то все это уж очень просто быстро. Что ж, может быть, и так. Но сложно и долго в моей жизни уже бывало, и не раз. Со все­ми протокольными прелюдиями. Кончилось очень плохо. Отзвонив больше по­ловины четвертого десятка, начинаешь понимать нехитрую истину — любовь это такая игра, в которой компьютер ничем не лучше орлянки.

Не знаю, во сколько проснулся утром. Ее невероятная грива, рассыпанная в полном беспорядке, занимала едва ли не четверть постели, и солнечный луч, проникший из-за полуприкрытых ставней, делил волосы на две полови­ны — темно-каштановые в тени и откровенно медно-красные на свету. Мел­лина спала, обняв руками подушку, и из мешанины простыней выступала лишь узкая спина с пунктиром позвонков и, как сказал поэт, бледные холмы ягодиц. Под моим взглядом ведущая колдунья графства проснулась, потяну­лась, достав до меня кончиками пальцев, и вдруг ее глаза наполнились ужа­сом. Ах, черт. Невозможно привыкнуть к этим глазам.

— Боже мой, — сказала она. — Ты уедешь. Совсем уедешь. Как только кон­чится этот твой проклятый ремонт.

— Нет, леди Меллина, — ответил я. — Я не сумасшедший. Не хочу ни стре­ляться, ни умирать от тоски. Ничего такого. Пока ты меня любишь, я никуда не денусь, а если придется уезжать, возьму тебя с собой.

— Ты меня любишь?

— Да. Я всегда тебя любил. Просто раньше не встретил.

Говорить правду легко и приятно — что да, то да.

Она немедленно уселась на меня верхом. Ее дивный бюст навис надо мной как пара свежеиспеченных сказочных хлебов.

— Если ты меня обманываешь, Уолтер, то разрешаю тебе сразу же меня убить. Нельзя дать человеку счастье, а потом отнять.