Питер Дэвид - Сэр Невпопад из Ниоткуда

Мои чувства к Маделайн остались прежними, весьма и весьма противоречивыми. Прежде всего она была моей матерью, родившей меня на свет и защищавшей от его жестокости. И если бы она в свое время не противопоставила этой жестокости всю силу своей материнской любви, то меня бы уже давно не было в живых. Это я всегда помнил. Подозреваю, что многие матери на ее месте сочли бы за благо предоставить меня, маленького уродца, моей отнюдь не милостивой судьбе. Но Маделайн отстояла мое право на жизнь, потому что верила: придет время, и судьба мне еще как улыбнется!

Но какой бы хорошей матерью она ни была, согласитесь, трудно питать уважение к человеку, которого все вокруг презирают, причем вполне заслуженно. Ведь занималась она презреннейшим ремеслом, что и говорить!

Ныне, мысленно воскрешая в душе ее образ, я склоняюсь к тому, что в целом она была безобиднейшим на свете существом, к которому жизнь оказалась слишком сурова и немилостива. Я был ее единственной отрадой, и потому меня нисколько не удивляет, что она при любой возможности стремилась отрешиться от мрачной действительности, мысленно переносясь в мир своих утешительных мечтаний, и что объектом этих мечтаний неизменно оказывалось не что иное, как мое блестящее будущее, мое предназначение, моя великая судьба.

Я, как мне уже не раз случалось упомнить, не мешал ей предаваться этим грезам, но участия в ее бесконечных разговорах на тему моего будущего не принимал. Вместо этого я реально о нем заботился, стараясь научиться защищать себя от возможных противников.

Тэсит был неустрашимым воителем. Я же не имел ни малейшего вкуса к каким бы то ни было сражениям. И если мне выпадала возможность уклониться от таковых, удрать, уползти или каким угодно иным способом избежать в них участия, я бывал этому страшно рад. Однако вполне отдавал себе отчет, что порой схватка делается неизбежной и хочешь не хочешь — приходится биться, защищая свою жизнь. Примером тому могло служить, в частности, наше знакомство с Тэситом, которое, как вы помните, произошло во время одного из подобных сражений. В тот раз Тэсит оказался рядом как нельзя кстати, он меня здорово выручил. Но не мог же я рассчитывать, что он всегда будет находиться подле меня и в случае чего спасет от любой опасности. Приобретенный опыт, а также и здоровый цинизм мне уже тогда подсказывали, что рассчитывать в жизни нельзя ни на кого и ни на что — только на себя самого.

Поэтому овладение приемами самообороны и стало для меня столь важной и насущной задачей. Делом это оказалось, как вы догадываетесь, нелегким, а все из-за моей проклятой хромоты. Плохо себе представляю, как бы я в нем преуспел, кабы не помощь Тэсита. Он с готовностью согласился обучить меня всему необходимому. Главным орудием моей защиты, а в случае чего и нападения, должен был служить посох, без которого я не мог обойтись и с которым не расставался ни на минуту. Он словно бы сделался частью меня самого. Тэсит придумал упражнения, которые помогали мне хоть как-то компенсировать мой телесный изъян, и ежедневно по многу раз заставлял меня выполнять их. И я очень скоро выучился использовать любую опору, будь то дерево, каменная стена или дощатый забор, чтобы прочно утвердиться на обеих ногах, вращая при этом свой посох как колесо ветряной мельницы. Мало-помалу я наловчился так быстро его крутить, что даже Тэсит несколько раз едва избежал увечья, пытаясь пробиться сквозь этот мой оборонительный заслон. Мы с ним вскорости пришли к общему мнению, что любое оружие, попав в этот «смертельный круг» (это Тэсит не без хвастовства так его именовал), обречено быть сломанным или выбитым из рук того, кто его против меня направит. А что до кулака или поднятой для удара ноги, то их, ясное дело, ждала еще более плачевная участь.

После долгих тренировок я научился без труда переходить от обороны к нападению. Если облокотиться было не на что, я переносил почти всю тяжесть тела на здоровую ногу, лишь слегка опираясь на правую ступню, что давало мне возможность в любой миг переместиться вперед, назад или в сторону. Я по-прежнему предпочитал уклоняться от поединков, но целью наших с Тэситом упражнений вовсе и не являлось превращение меня в этакого бесстрашного задиру. Просто мой друг полагал — и я с ним охотно соглашался, — что любой, кому пришло бы в голову меня задеть, несомненно, счел бы меня легкой добычей, так несолидно я выглядел при своем довольно хлипком сложении и хромоте. Но в таком случае им, этим искателям легких побед, предстояло убедиться, что я еще как способен за себя постоять. Этот неожиданный отпор, по нашей с Тэситом теории, должен был остудить пыл любого из нападавших.

В добавление ко всему перечисленному Тэсит здорово потрудился над моим посохом. Оружие это теперь можно было легким поворотом разъединить на две равные части. Благодаря чему при необходимости я мог бы отбиваться от нападавших, держа в каждой руке по увесистой дубинке. В одном из концов посоха Тэсит выдолбил отверстие с клапаном, которое должно было служить мне тайником, хранилищем ценностей, куда можно было упрятать поживу, если бы мне случилось, к примеру, огреть кого-либо своим оружием и после ограбить.

На другом конце посоха Тэсит укрепил фигурки дерущихся льва и дракона. Из этой красивой рукоятки при нажатии на едва заметный бугорок в ее основании выскальзывало металлическое «жало» длиной дюйма в четыре. Оно располагалось непосредственно в пасти дракона. Разумеется, этот острый стержень не мог служить заменой меча или копья, но так или иначе его наличие стало бы неприятным сюрпризом для любого, кто вздумал бы на меня напасть.

Маделайн, конечно же, пребывала в полном неведении насчет того, чем занимались мы с Тэситом. Я не считал нужным посвящать ее в это. Она по-прежнему очень тепло к нему относилась и считала, что дружба с ним идет мне на пользу.

Бедняга Тэсит. До чего ж он был прямолинеен и ограничен! Каким узким казался мне его кругозор, его внутренний мир, исчерпывавшийся шаблонными понятиями о первостепенном значении отваги, доблести, мужества в жизни любого уважающего себя человека! И это, заметьте, при том, что он вовсе не являлся образцом добродетели, не брезгуя при случае воровством и грабежами. Со временем меня стало порядком раздражать даже и его бессребреничество: он щедро делился своей добычей со всеми и каждым. Не только мне, участнику его вылазок, неизменно перепадала щедрая доля золотых — нет, он оделял ими и нищих на дорогах, и бедствующих крестьян, себе же оставлял всего ничего. Его лес кормил. Складывалось впечатление, что он воровал и грабил просто забавы ради, чтобы чем-то себя занять. Меня это злило не на шутку. Потому что любой другой, обладая его талантами, давным-давно разбогател бы, а мог бы и власти добиться. Однажды я не выдержал и выложил ему это напрямик.