Любен Дилов - Неоконченный роман одной студентки

— Но это… это… — девушка задохнулась от возмущения.

— Нечестно и подло, — подсказал он. — Да, неслыханная в наше время подлость! Но я не из нашего времени, милая, и не могу принадлежать только ему, иначе я не смогу делать свое дело как надо. Я — порождение этих чертовых машин. Ну, ладно, ты расцениваешь мой поступок как неморальный, а почему бы тебе не задуматься прежде над поступками тех своих бывших коллег, которые спешили совершить целых два нарушения правил, только бы услужить своему профессору? В двадцатом веке это называлось подхалимажем. Какое гадкое слово — подхалимаж!

Циана не знала, почему каждое упоминание об этом далеком двадцатом веке действовало на нее как болезненное прикосновение, как воспоминание о сладострастном сне. Но это были странные воспоминания — без образов. Воспоминания чувств. Да-да, воспоминания чувств! Ей так и хотелось броситься к профессору и взмолиться: «Пустите и меня когда-нибудь в этот таинственный век!» Но профессор стукнул бутылкой по крышке письменного стола, точно отгоняя от себя прозрачное искушение.

— Наверное, ты спросишь, откуда у твоих коллег желание подмазаться? Я не раз цитировал вам на лекциях слова философа и революционера девятнадцатого века Маркса: традиция тысяч мертвых поколений до нас кошмаром тяготеет над нами. Она, эта традиция, — вместе со всем, что есть в ней плохого, отложилась в наших генах, и нам бесконечно трудно ей противостоять. А мы, хрононавты, всякий раз оказываемся прямо-таки в нечеловеческом положении. С одной стороны, нам нужно оставаться незамеченными, то есть во всем походить на остальных людей соответствующего века, а в то же время оставаться безучастными, не поддающимися никаким соблазнам сторонними наблюдателями…

Да, нечто подобное он говорил на лекциях, но разве обратишь на это внимание, когда тебя снедает страстное желание вкусить прошлого, опознать его всеми своими чувствами.

Заметив, что слова и теперь не доходят до сознания хорошенькой девушки, профессор продолжил более настойчивым тоном:

— Ну, какой еще пример тебе привести? Предположим, что в данный момент я безумно желаю тебя, а в то же время не имею права даже намекнуть об этом. Представь себе всю трагедию, весь драматизм моего положения!

Однако Циана вроде бы не оказалась способной представить себе трагедию, потому что только обрадовалась.

— Но вы и в самом деле желаете?

— Ох, — вздохнул профессор. — Какой нормальный мужчина может не пожелать такую девушку, как ты! Я хотел другое сказать…

— Но мы сейчас не в прошлом! — прервал а его Циана, и это прозвучало как поощрение, хотя, вероятнее всего, она хотела сказать что-то другое.

Улыбка исчезла с лица профессора, охваченного, наверное, всеми предрассудками прошлых веков: разница в возрасте, служебное положение, чувство ответственности, неопределенный или скорее вполне определенный страх — все факторы, которые в их веке давно не играли никакой роли в любовных взаимоотношениях. Он почти бегом бросился к бутылке, схватил ее, как утопающий хватается за соломинку.

— Нет, у тебя не только перед историей нет чувства ответственности!

Циана улыбнулась ему самой лучезарной и самой кокетливой улыбкой.

— И что же вы намерены со мной сделать?

— Пошлю тебя на астероиды! — взорвался профессор между двумя очередными глотками ракии, но после второго он уже взял себя в руки. — Тебе придется решительно проститься с прошлым, моя милая проказница! Но так как ты все же мне симпатична, я предлагаю тебе астероиды. Авантюристке вроде тебя будет интересно. Там совершаются эпохальные открытия, и это необходимо описать. Один мой бывший студент просил меня прислать ему историка.

— Да, понимаю, оператора для работы на компьютере! — помрачнела Циана, потому что это был самый презренный из всех возможных путь для историка-неудачника.

— Компьютер у них вышел из строя, они не могут с ним справиться, а без него им и того хуже. Соглашайся, прошу тебя! Хотя бы ради диплома хрононавта, который я так легкомысленно тебе выдал.

— Но я уже буду очень осторожной, по крайней мере, буду стараться! — чуть не плача взмолилась Циана. — И в конце концов, что может напутать в истории один человек!

На этот раз профессор с подавленным видом взял бутылку и опустился в кресло.

— Что может человек один? Ладно, я расскажу тебе нечто такое, что никогда никому не рассказывал. — И он вытянул ноги, будто уставшие носить воспоминания. — Это было давно, в то время мне было примерно столько лет, сколько твоему Александру. Я часто бывал в минувших тысячелетиях, опробуя первые тогда хронолеты. К тому же мне нужно было моделировать поведение будущих хрононавтов. Я был благоразумен и очень осторожен, но однажды влюбился, причем в девушку времен до нашего летосчисления. Это была очаровательная дикарка по имени Мириам. Очаровательная и в то же время очень смелая девушка, не очень-то придерживавшаяся строгих моральных канонов своего племени…

По лицу профессора было видно, что в нем противоборствовали два воспоминания: видение прелестной дикарки и ужас, связанный с чем-то непоправимым. Он запрокинул бутылку и на этот раз долго не отрывался от нее.

— Однако мне следовало с ними считаться, и я очень боялся. Не за себя, разумеется, я всегда мог бежать, я боялся за нее. Поэтому, несмотря на страстное желание близости с прелестной варваркой, я воздерживался, удовольствуясь петтингом…

— Петтингом? А что это такое? — прервала Циана его рассказ.

— Извини, это слово из двадцатого века. Как бы тебе объяснить? Ну, в общем, это любовь, ограничивающаяся только ласками и так далее. Однако, несмотря на всю мою предосторожность, Мириам забеременела. Представляешь, какой скандал? В те-то времена! Я уже думал выкрасть ее, спасти от разъяренного рода, увезти в другие земли или в другую эпоху, но она опередила меня. Я же говорил тебе, какой она была умницей. Так вот, она взяла и заявила своему племени, что имела любовь с самим господом-богом, что он явился ей в виде голубя и она доверилась ему. Сообразительная, верно? Потому что если бы она назвала птицу покрупнее, скажем лебедя, на которого свалила свой грех Леда, ее девственность все же пострадала бы…

Циана самозабвенно рассмеялась — сущий ребенок, увлеченный веселой сказкой.

— Смейся, смейся! — буркнул профессор. — Ты все еще не понимаешь, какую кашу она заварила. Человечество уже целых два тысячелетия никак не может ее расхлебать! Сколько столетий велись споры, непорочным ли было зачатие моей Мириам! Сколько чернил исписали, сколько крови пролили!

— Это о Марии и Христосе идет речь? — поинтересовалась девушка, захлебываясь от смеха.