Андрей Синицын - Поваренная книга Мардгайла

— Что за чертовы шутки, Пыжас?! — орал капитан, размахивая бластером, как фея розой.

— Я тут при чем? — раздраженно огрызался Пыжас. Запутавшись в силовом кабеле, он боролся с ним как сыновья Лаокоона со змеями.

На шум в рубку заглянул жующий, в мохнатой кепке и темных очках, биолог Рудимент Милашкин.

Мухи с радостным воем устремились в раскрытые двери.

Милашкин присел, провожая их взглядом. Глаза его загорелись.

— Мухи! — восторженно шептал он, глядя на черную ленту биомассы, втягивающуюся в коридор. — Какой порядок, какое гомерическое шествие!

Хвост стаи исчез в недрах корабля. В рубке стало светлее. Оставшиеся твари дружно пожирали фикус, каковой фикусом не был, а являлся полномочным наблюдателем планеты Яй-Хо. Наблюдатель ругался по-яй-хойски и отстреливался спорами.

— Идиот! — заорал капитан, выскакивая из завала мебели. В руке его был огурец. Он прицелился им в Милашкина. Удивленно изогнув бровь, Пыжас с профессиональным интересом взглянул на капитана. Капитан покраснел, кашлянул и выбросил огурец. Он поставил обгрызенного наблюдателя в сейф, одернул китель, раздулся как рыба-шар и уставно прорычал по общей связи:

— Всем слушать сюда! Экстренное заседание штаба: Карамора, Сумерецкий, Умора, штурман, бортинженер, Переделкин, хозслужба — в рубку! Срочно! Всем остальным — ждать результатов экспертизы и пройти прививку от космической горячки. Одна нога здесь, другая вон там!

— А что, топтать — это идея, — проговорил Пыжас, охорашиваясь.

— Вот и займитесь, — огрызнулся капитан. — Болтаетесь без дела.

— Болеть надо больше, — спокойно возразил Пыжас. — Шучу.

— А что, капитан, — невнятно спросил биолог Милашкин, орудуя во рту титановой зубочисткой, — топлива еще нет?

Шкворень только поглядел на него.

— Молчу, молчу! — Милашкин отступил за сейф и стал решать логическую задачу: топливо кончилось, но появились мухи. Что делать?

Неожиданно биолог издал невнятное восклицание и, придерживая рукой кепи, невероятно длинными прыжками умчался за стаей мух.

— Мухолов, — процедил капитан презрительно. — Мух, видите ли, он не видел.

Дело в том, что после того, как полвека назад дед Шквореня сводил любимого внука на свою работу в холерные бараки…

Покосившись на Пыжаса, сидящего в кресле и невозмутимо мерившего себе пульс, капитан надел громадные ботинки от скафандра высшей защиты, похожие на недоразвитые бульдозеры, и начал топтать оставшихся мух, платочком смахивая их со стен и столов.

Коридор задрожал — приближался тяжелый топот. Несколько голов на разной высоте — от плинтуса до притолоки — возникли в приоткрытой двери. Это собрался штаб. Штаб остолбенел, не решаясь войти. Тут же поползли сплетни.

Заведя одну руку за спину, изящно взмахивая платочком, капитан кругами двигался по рубке. Что-то с треском лопалось у него под бронированными подошвами.

Штаб переглянулся.

Быстрее всех сориентировался прогрессор Мокасин Карамора. Он проскользнул в каюту. Притоптывая левой в такт капитану, но по причине отсутствия носового платка просто щелкая пальцами на манер кастаньет, он сделал круг и как бы невзначай спросил:

— Капитан, а что случилось? Кто-нибудь умер? Почему вы пляшете качучу?

— Да что ты, Мак! — страшно прошипел от дверей планетолог Эрул Сумерецкий. — Он же танцует русского.

Внезапно рубка наполнилась хриплым ревом и сиплым рычанием, вперемешку с замысловатыми ругательствами, смысл которых сводился к следующему: отчего же вы до сих пор стоите в этих замечательных дверях, горячо ожидаемые гости? Пришедший было в себя автопилот вновь с ужасом погрузился в беспамятство. Тем более, что датчики сообщали, что топлива как не было, так и нет.

Слова капитана подействовали. Во всяком случае стало ясно, что не только никто не умер, но и сам капитан жив-здоров.

— По местам! — весело гаркнул Мокасин Карамора, предупредительно заняв место подальше от капитана.

Все разом рванулись в рубку. Но тут случилось непредвиденное. Двери звездолета не были рассчитаны на передвижение по коридорам «свиньей», то есть клином, и потому команда застряла в дверях. Все бешено работали ногами, но с места не двигались. Капитан потерял дар речи, смотря на это безобразие, на это не достойное взрослых людей мальчишество, и начал медленно раздуваться, как рыба-шар. Глядя на него, в глазах штаба рос ужас перед следующей вспышкой гнева здорового капитана. Локти и пятки заработали усерднее. Косяк затрещал. Ковровая дорожка улетела далеко в коридор. К ногам капитана покатились оторванные пуговицы, полетели пряжки, какие-то пружинки.

Капитан взбесился:

— Доколе я буду глядеть на это безобразие?! Кучу-малу извольте устраивать в Музее внеземных физкультур, дети панспермии!

Если капитан раздувается в шар — это очень плохо, значит, дела совсем никуда, что будет с виновником — лучше не знать. Но если капитан упоминает процесс сотворения жизни, сформулированный одним продвинутым греком три тысячи лет назад…

Штаб это знал.

Кто-то упал внутрь рубки вместе с косяком, проход сразу расширился, и все влетели в помещение, мигом рассевшись за столом. Упавший был поднят, оторван от косяка и сунут на свободный стул — поближе к капитану.

— Дела наши хуже некуда, — мрачно начал капитан Шкворень, обводя всех взглядом, словно маяк пучком света шарил в ночной бухте. — Топлива нет. Корабль заражен мухой восьминогой морозоустойчивой. Я топтал их ногами, но покажите мне хотя бы одну дохлую муху!.. Они оживают, они плодятся, как многоточие при запавшей клавише. Уже есть потери. На, — он заглянул в телеграмму-молнию, — двадцать пять лет прервана связь с планетой Яй-хо. Их посол отбыл на родину. — Капитан скрипнул зубами. — Вместе с сейфом, подлец! И я спрашиваю вас: «Как нам быть? Чем бороться?»

— Травить их макаронами, — брякнул в забытьи штурман Пузиков, добрейший человек, известный гурман, камбузотер и подливало. Это он оказался рядом с капитаном.

Несмотря на внешнюю мягкотелость, штурман был асом своего дела. Несколько лет назад он совершил аварийную посадку в жаркой пустыне Монголии. Корабль практически разрушился, врезавшись в древнее кладбище динозавров. Сбежавшиеся к месту аварии местные жители в ужасе замерли. К ним из дымящейся воронки, шевеля и расталкивая исковерканные куски титана и гигантские поломанные ребра, медленно и страшно выбрался покрытый сажей толстый черный человек — только белки глаз и зубы сверкали. Рука человека сжимала гигантский окаменевший мосол. Сначала его приняли за страшного духа Бабламырка, пожирателя костей титанов, но вскоре все прояснилось. За проявленную храбрость штурмана напоили кумысом и дали уважительное прозвище Черный-Пузиков. Или, по-монгольски, Кара-Пузиков.