Андрей Синицын - Поваренная книга Мардгайла

— Как с чем? Выходит, не совсем вымерла северная маната, да?

— Если бы! — жалобно выдохнула Ксюша и прижала руки к груди. — Никого там не поймали. И не нашли никаких следов. Сахалинские биологи туда специально ездили. Исследовали весь берег, даже на морское дно спускались в гидрокостюмах. Совсем никого не нашли.

Палый должен был вернуться с заставы вечером.

Обозленный агрессивными жалобами Ксюши, беспричинными рыданиями Маришки, глупым и порочным подмигиванием Серпа Иваныча, я собрал свой маленький нелепый отряд и погнал его на Западную Клешню, глубоко врезающуюся в пролив Дианы. Поднимались мы на гору метрах в трехстах восточнее ледяной пещеры, где обляпалась Ксюша. В пещеру я решил заглянуть на обратном пути. Тяжелый возраст. Маришка пыхтела, отирала пот с нежных горящих щечек. Обсыпанная рыжей бамбуковой пыльцой Ксюша отставала. Только Серп Иваныч радовался:

— Я, Маришка, клянусь. Я с птичьего базара русалку совсем вблизи видел.

— Ну и что? — печально огрызалась Маришка.

— Так и торчали у нее груди. Как у тебя.

— Откуда тебе знать, как они у меня торчат?

Я не вмешивался в их перепалку.

Солнце. Ни ветерка. В небе голубизна, ни облачка.

Только мрачная гора Уратман безмолвно играла нежными колечками тумана.

Но с восточной стороны уже вдруг страшно, безмерно открылся океан — не имеющая границ и горизонтов чудовищная масса, веками подмывающая скальные берега. Сдувая с толстых щек рыжую пыльцу Маришка невольно выдохнула: «Как красиво». И вытерла невольные слезы. А я подумал: «И в такой вот огромной чаше солёной воды не нашлось места какой-то морской корове?» Жаль, Ксюша не слышала моих благородных мыслей. «Ей замуж надо, — подумал я, глядя под упрямо пригибающийся под ее красивыми ногами бамбук, — а то вся эта чепуха со всякими запахами и с кривой массивной челюстью испортит ей жизнь».

Только на плече горы я понял, какого свалял дурака.

Острова есть острова, особенно Курильские, здесь нельзя верить цвету неба.

Чудовищная, исполинская стена тумана надвигалась с океана. Полураздетые девчонки и одна штормовка на четверых — вот все, что мы имели. Ни воды, ни тепла. И по склону в один час вниз не спустишься, потому что крутизна, бамбук торчит пиками. До меня дошло, что сейчас упадет влажный туман, и тропа в одно мгновение станет невидимой, непроходимой. Потому и крикнул Серпу: «Давай вниз!» И он спорить не стал. Он лучше всех понимал, чем грозит нам ночевка в тумане. И Маришка, так же не споря, двинулась вслед за ним. «Протеина в Маришке больше, — чем мозгов, с нежностью подумал я. — О Ксюше такого не скажешь».

А исполинские белые башни, отражая солнечный свет, надвигались с океана на остров абсолютно бесшумно. Они теперь были выше горы Уратман, выше далекого пика Прево. Они достигали небес, и я знал, как холодно и темно станет, когда эти невероятные блистающие на солнце башни обрушатся на заросли бамбука.

— Торопись! — крикнул я.

Серп выплюнул недокуренную сигарету.

— Меня из-за вас еще судить будут, — для убедительности добавил я.

— Это почему? — испугалась Маришка.

— Две глупых практикантки и старый придурок. Не дай бог, с вами что случится. Из тюрьмы не вылезу. Ты, небось, еще девственница?

— А я виновата? — зарыдала Маришка.

И в этот момент обрушился на нас влажный холодный туман.

— Как в леднике у Палого, — глухо пискнула где-то рядом Ксюша. Я машинально повел рукой и натолкнулся на теплую грудь Маришки. Убирать не хотелось. Серп, кажется, не преувеличивал.

— Ксюша, ко мне!

— Что я вам, собака? — отозвалась невидимая Ксюша.

— Держись рядом, а то вылезешь на обрыв. Костей потом не соберешь, — зря я ей напомнил про кости. — Серп, держи ее.

— А за что держать?

— За что поймаешь, за то и держи.

Возня. Влажный звук пощечины.

«И все они умерли, умерли, умерли…»

Меня от этого плачущего голоса мороз пробрал.

— Кто это там бормочет? — заорал я.

«И все они умерли, умерли…» — шептала Маришка.

К счастью, она ошиблась.

Часа через три, дрожа от холода, мы все-таки спустились на галечный пляж, залитый солнцем, и увидели вход в ледник. От воды метров пятнадцать, валялись бутылки и презервативы. И запашком не слабо несло.

Примяв куст шиповника, я полез к темному входу.

Нежные ягоды сами просились в рот, но запах тления мешал.

Очень даже сильно мешал запах тления. Даже Серп остановился у воды, а Маришка вообще отбежала к базальтовым ступеням, спадающим в отлив.

Ксюша не ошибалась. Груда массивных, будто отлитых из серого олова, костей, только еще более плотных, валялась на ледяном полу. Ребра и мощный костяк с обрывками серого разлагающегося мяса. Умирающий зверь вполз в пещеру, наверное тут Палый и добил его. Об этом говорили рубленые раны на черной толстой коже, морщинистой, как дубовая кора.

— Да замолчи ты!

Ксюша, рыдая, переборола вонь и страх.

В смутном прорывающемся со входа свете она, как вдова Одиссея, обманутого сиренами, бродила по грязному льду, зажав пальцами нос. «Вы только посмотрите, вы только посмотрите, — всхлипывая, бормотала она. — Вы только посмотрите… Это же ласт маната… Видите, копытце?..»

— Копытце? У русалки? — подал голос Серп Иваныч. Он тоже поборол вонь. Не так уж и сложно, впрочем, потому что вонь в пещере от его присутствия только усилилась.

— Ой, — ужаснулся он, — правда, копытце! Как у какого-то лошаденка. То-то русалка из воды высовывалась и ржала. Я думал, она меня унижает. — И вдруг все понял: — Ты погоди, погоди. Это что же получается? Выходит, нам Пашка скормил русалку? Утопленницу?

Сказкин слышал, как шумно вырвало на берегу Маришку, но остановиться не мог:

— Я его убью! Тут не Африка.

— А сам говорил — вкусно, — съязвил я.

— По пьяни и обману я это говорил, любой суд признает.

— Да, ладно, не переживай. Не русалку мы, а корову съели.

— Какую еще корову? Откуда на Симушире коровы?

— Да морскую корову.

— А-а-а, морскую, — протянул Серп, будто все сразу разъяснилось, будто он не раз едал подобных коров. — Замолчи ты, Ксюша. Слышала, что начальник сказал? Это мы морскую корову съели.

— Потому и плачу.

— Да чего жалеть? Не русалка.

— А-а-а! — в голос зарыдала Ксюша и с берега тонким ужасным воем ответила ей перепуганная Маришка. — Мой папа теперь застрелится.

— Это из-за такой-то дуры? — не поверил Серп.

— Он не из-за меня… Он из-за коровы застрелится…

— Из-за этой вот утопленницы с копытами? — не поверил Серп. — Да я твоему отцу поймаю утопленницу еще потолще. Вон такую, как Маришка. На отлив иногда выносит, на радость рыбам.

— Ага, потолще… — рыдала Ксюша.

— Да какую захочешь, — цинично предложил Серп.