Альберт Иванов - Летучий голландец, или Причуды водолаза Ураганова

Гвоздь неколебимо торчал в стене — еще бы, такой удар. Тут жена, опять вскрикнув, с испугу выронила молоток и невольно добавила незнакомцу по плоскому затылку. Он взвыл еще громче!.. По-турецки сидя на ковре, старичок постанывал и покачивал руками лепешку головы, пока она постепенно, будто надуваемая воздухом изнутри, не стала нормальной вместе с феской, которая выпрямилась с резким хлопком так, что покачнулась кисточка на макушке, а жена — на стуле.

Я, очнувшись, подхватил ее и опустил на ковер.

Так они со старичком сидели напротив, оба по-турецки, и глазели друг на друга.

— Может, это НАТО к нам шпионов засылает под видом турецких гвоздей?! — вдруг пробормотала она, не вполне владея собой.

— Такая чушь только тебе могла прийти в голову, — обиделся старичок.

Правильно сказал.

— Тогда откуда ж вы русский знаете? — зло прищурилась она.

— Поживи с мое! — отмахнулся он и полез на табуретку. — Я все языки знаю: русский, английский, турецкий, персидский, китайский… — и начал ввинчиваться прямо в шляпку гвоздя, — индийский, древнеиудейский… — затихая, доносилось к нам. Напоследок мелькнули его сафьяновые туфли и исчезли.

— …японский, корейский, французский, — раздалось стариковское бормотание из нашего, давно молчащего, испорченного радио, — а также…

Я выдернул вилку из розетки, и голос умолк.

— Слушай, — ошеломленно сказала Ира, — если он чародей, пусть подарит Клавке новое платье. А?

— Нет, — глухо послышалось, на этот раз из выключенного телевизора в соседней комнате, — она меня кислотой травила.

Я машинально поднял картину, привстал и повесил на гвоздь.

— Так, так… — призадумалась жена и поджала губы. — Детям ни слова!

Что я болван?!

И началась та еще жизнь… Лелея далеко идущие планы, Ира всячески задабривала старичка. Оставляла на столе в его комнате восточные сладости, бананы, апельсины, но он ничего не ел. Ели дети.

Старичок нам попался, в общем-то, спокойный. Мне кажется, в основном, он спал целыми сутками. Иногда переселялся в картину. Придешь домой, а он, словно дорисованный, лежит в своей феске на берегу пруда и смотрит, как купаются русалки. Порой, в жаркие дни, он и сам оказывался в пруду, из воды высовывалась только голова, а русалки в испуге перемещались на берег.

Чтобы не досаждать старичку, мы перешли к детям, во вторую, последнюю комнату. Поздними вечерами, когда дети уже спали, из его комнаты доносились тихий женский визг, смех и невнятные голоса, а, возможно, это работал телевизор у соседей за стеной.

Наша картина ставила знакомых в тупик: то на ней одни лишь русалки, то, с каким-то пашой в феске! Ира изворачивалась и говорила, что у нас две картины и мы их вешаем попеременно. Вот когда у нас будет трехкомнатная квартира, тогда водрузим обе.

Я не знал, что и делать. Теперь все свободное время жена простаивала перед гвоздем и одолевала старичка разными житейскими просьбами. И если ей удавалось, допустим, сделать удачную покупку или по службе не опростоволоситься, она беспрекословно относила эти деяния на счет квартиранта. В заслугу ему шло все: и мои премии, и тринадцатая зарплата, и пятерки детей в школе, и даже хорошая погода на улице… А когда я подарил Ире на день рождения красные австрийские сапоги, благодарность все равно досталась старичку.

— Сам бы ты никогда не додумался, — заявила она. И я молча проглотил обиду.

Я бы уже давно избавился от турецкого гвоздя, но семейный мир дороже любой праведной ссоры. Лично я у древнего старца ничего себе не просил, гордость не позволяла, да и так все, что нам положено, мы получали сполна. Взять хотя бы ту же трехкомнатную квартиру. Нас двое и двое детей! Морфлот обещал? Обещал! Вот и предоставили: когда это было, чтоб начальство не выполняло своих обещаний!

А Ира старичка по медной шляпке поглаживает:

— Спасибо, дедуля… Век не забуду!

— Что мне век?.. — слышалось сонное бормотание из гвоздя.

Меня даже передернуло. Чужие заслуги присваивает. Я себя только за одно кляну, что ни с кем посторонним не посоветовался. Хотя бы с академиком Сикоморским, научным руководителем «Богатыря». Уж Сикоморский-то нашел бы ту стену, которую можно тем гвоздем пробить. Он поумнее меня вместе с Ирой.

Та новая квартира и погубила все дальнейшие неимоверные планы моей фантастической жены. При переезде наш турецкий гвоздь — такая суета, недаром два переезда приравниваются к одному пожару! — то ли украли, то ли сам потерялся. Короче, пропал насовсем.

В конце концов, через несколько лет, мы лишь со смехом вспоминали о нем, и нам уже казалось, что мы сами все это выдумали. Бывают же такие семейные байки, густо замешанные на чудесах.

Жизнь идет своим чередом: и премии продолжаются, и успехи детей в школе, и удачные покупки случаются, и здоровье — тьфу, тьфу, тьфу — могучее, но почему-то нам самим это в заслугу не ставится. Мол, само собой.

Однако мне все же до сих пор непонятно, почему турецкий гвоздь пропал вместе с картиной. Их перевозили отдельно. Перевозить совместно — можно, разве что прихватив заодно и стену. Ведь картина была под стеклом, а металл и стекло рядом не кладут.

По-моему, старичку просто надоели вздорные каждодневные просьбы, и он решил наконец выспаться без помех там, где поспокойней… Ну а картину с русалками, лужком, прудом и деревьями он прихватил ради приятного общества и тоже для расширения жизненного пространства. А вот зачем он прихватил и мою спиннинговую катушку «Кардинал»? Нигде нет!

Может, сейчас сидит и в пруду окуней ловит. А по лунным ночам русалки ему уху варят. Помнится, большой был пруд и на вид — рыбный.

«Удивительное — рядом» — как говорит одна моя сахалинская знакомая, бабка Степанишна. Я у нее во второй свой заезд спрашивал: почему со мной невероятное происходит? Она туманно ответила: — Это, мол, как на охоте, — один и вороны не увидит, а другой мамонта встретит!

Ну так слушайте… Живу я в Матвеевском, пятнадцать минут на электричке от и до московского Киевского вокзала. Кругом, кроме моего, сплошь кооперативные дома. Дорогие очень. Поэтому всюду личные машины. Даже у нас на двенадцать подъездов тридцать автомобилей, всю дорогу заняли. А на крышах тех машин, когда они не ездят, бездомные коты дремлют, потому что больше негде, иначе прохожие им лапы оттопчут.

Одного из котов, большого, дымчато-серого, с прищуренными умными глазами, моя жена Ира прозвала Тимофеем. Чуть что, идем из магазина: «Тимка! Тимка!»— он сразу к нам прыжком с кузова, а она его за ухом чешет. Но я-то человек бывалый, сразу ему что-нибудь посущественнее — прямо в пасть вкусненький кусочек. На лету ловил, как собака. Облизнется и обратно на машинный капот, будто мотор изучает.