Сергей Палий - Братство

— Бесперспективняк, — промямлил редактор и вернул Степану листы с текстом.

— Генрих Карлович, но это же жилищно-коммунальное хозяйство… платежи, свет-газ…

Редактор потонул в глубоком кожаном кресле.

— Свет-газ, телеграф-телефон, — передразнил он Степана. — Кому нужен этот бесперспективняк? Голубчик, ты бы мне сенсацию принес. Хотя бы раз.

Генрих Карлович посопел и умолк.

А Степан подумал, что на дворе стоит самый настоящий тематический кризис: начинающему журналисту писать не о чем. И почувствовал горечь во рту. У него такое случалось каждый раз, когда врал сам себе. Пришлось тут же мысленно признаться: «Я — неудачник. К тому же чересчур робкий неудачник».

Горечь исчезла.

Кто бы сомневался…

— Голубчик, — сказал Генрих Карлович, — давай поступим так. Есть одна тема — серьезная, проверенная, обмусоленная всеми городскими изданиями и телеканалами. Если ты из нее сумеешь выжать хоть что-то свеженькое — возьму в штат. Если нет — не обессудь.

У Степана даже волосы на макушке зашевелились от предвкушения. В штат! Это же стабильный оклад, корпоративные вечеринки с бесплатным угощением, новые горизонты журналистики.

— Я готов, Генрих Карлович! Какое задание?

Редактор поворочался в кресле.

— В нашем городе живет мужчина. По переписи населения, вроде как самый старый. Паспорт посеял еще при Брежневе, а восстанавливать не стал — пенсию ему внук таскал. Когда внучок помер, выяснилось, что у старика есть заначка, и нехилая. В общем, на пропитание и на выпивку ему до сих пор хватает. Так вот, о чем я? А, ну да. Документов нет, фамилии никто не помнит, поэтому зовут старика просто дядей Толей. Колоритный тип, фактурный.

— Странно, — задумчиво сказал Степан, — я ничего про него не знаю.

— Да ты вообще ничего не знаешь о том, что в городе творится, — хмыкнул Генрих Карлович. — Будешь материал делать или пойдешь искать новую работу?

— Пойду! Конечно, пойду, — выпалил Степан.

Редактор удивленно приподнял бровь, побарабанил по столу пальцами. Степан быстро поправился:

— То есть буду материал делать.

— Вот здесь дядя Толя живет, — смилостивился Генрих Карлович, вытаскивая из вороха документов лист с адресом. И ввинтил: — Без сенсации в мою газету не возвращайся.

— А как же… — начал было Степан, но осекся, заметив, что редактор снова потонул в кресле.

Выйдя из кабинета, Степан побрел по коридору мимо табличек, прикрученных к дверям. «Отдел новостей», «Культура», «Выпускающий редактор», «Экономический отдел», «Политический…» Из кабинетов доносились возбужденные голоса: сотрудники что-то обсуждали, шутили, делились новостями, сплетничали — они были настоящими, полноценными журналистами…

Дребезжащий трамвай подхватил Степана на пыльной остановке и понес сквозь железобетонные дебри.

Город был тускл. Город выдыхал в воздух выхлопные газы и ритмично гонял по артерии метрополитена синие эритроциты вагонов. Город плевался рекламой в лица прохожих и водителей.

Баннеры и растяжки доносили до граждан убойные социальные месседжи вроде «Серёга умер от наркотиков» или «Чтение — благо». Они пестрели логотипами сотовых операторов, измученной фотошопом бытовой техникой, супертонкими прокладками, пивом-чипсами.

Степану осталось ехать остановки три, когда ему на глаза попался щит с кричащим посылом:

А ниже — чуть мельче:

«Докатились, — подумал Степан, — такую ерунду уже стали печатать. И что только за деньги не вытворяют. Кошмар! Человечество, видимо, и впрямь недалеко от апокалипсиса».

С этими грустными мыслями он вышел из трамвая и через пять минут оказался на нужной улице.

Где-то здесь обитает дядя Толя. О чем с ним разговаривать? Сто с гаком лет мужику, он уже, наверное, человеческую речь с трудом понимает. А Генриху Карловичу сенсацию подавай про этого динозавра. Вот незадача.

Степан подошел к подъезду хрущевки, где, судя по адресу, жил герой его будущей статьи. Отворил хлипкую дверь с разломанным кодовым замком и зашел внутрь.

В полумраке контуры ступеней и перил казались расплывчатыми. Ход в подвал был приоткрыт, и оттуда доносились приглушенные голоса: то ли местные сантехники колдовали с трубами, то ли шпана угнездилась. Пахло кошатиной.

Очаровательное местечко, просто дивное.

На входной двери дяди Толиной квартиры, кроме жестяной таблички с номером, ничего не было: ни глазка, ни ручки, ни замочной скважины.

Степан огляделся. Лампочка светила тускло. На бечевке, протянутой по диагонали через лестничную клетку, висели семейные трусы. На ступеньке темнела кофейная банка с бычками. Больше ничего особенного при скудном освещении рассмотреть не удалось.

Степан решился. Занес руку, чтобы постучать, но стоило коснуться костяшками пальцев дерматина, как раздался скрип и дверь отворилась сама.

Сердце заколотилось быстрее. Пересилив робость, Степан громко позвал:

— Эй!

В квартире тихо звякнуло. Сквозняк принес дух винного перегара.

— Не робей! — сказал хриплый голос.

— Понимаете ли… — Степан стушевался. — Мне бы интервью.

— Да заходь ты!

Степан потоптался на пороге еще немного и, наконец, отважился войти в темную прихожую. Он снял туфли и зябко поежился. Из глубины квартиры вновь донесся звон стекла, и в комнате зажегся свет: грязно-желтый луч высветил узкую полоску замусоренного паркета.

— Топор-то принести? — поинтересовался хриплый голос.

Вот теперь Степану стало по-настоящему жутко.

— Я, п-пожалуй, пойду, — выдавил он.

— Пшёл на фиг! Дай бог тебе здоровья!

Степан поспешно впрыгнул в туфли, развернулся к выходу, и тут у него перед глазами всплыло лицо Генриха Карловича. Степан остановился в смятении.

Уйдет — не видать должности штатного корреспондента. Но оставаться как-то неудобно: его же тут вроде как послали куда подальше. Что же делать?

«Ладно, — прошептал Степан, чтобы убедить себя, — найдешь другую работу».

Во рту незамедлительно появилась горечь.

Как она ему надоела, эта гадкая горечь, кто бы знал!

Степан вздохнул и нагнулся, чтобы снять туфли, но, поглядев на окурок и жирные пятна на паркете в полосе желтого света, решил остаться в обуви. Он перехватил сумку поудобней и зашел в комнату.

Дядя Толя возлежал на продавленной, наверное, еще в прошлом веке софе и смотрел в пространство скошенными к переносице глазами. На нем была выцветшая гимнастерка и треники с огромными пузырями на коленках. Старческое лицо покрывала сеть морщин и редкая щетина. В руке дядя Толя сжимал граненый стакан.