Александр Никишин - Инкубатор, или  Необыкновенные приключения Юрки Гагарина

— Кто-о? — обозлился Чирик не на шутку. — Какой еще Сосунский? Никогда Давидам не быть классикой! Нет, и не будет!

Доктор, будучи человеком южного темперамента, заводится с полуоборота:

— Да вы, Чирик, просто олух царя небесного. Вы были в Ереване? Не были, я вижу по глазам. И лучше не езжайте туда с таким превратным представлением об армянах. Так вот. На привокзальной площади Еревана стоит удивительный памятник скульптора Ерванда Кочара — богатырь на вытянувшемся в бешенной скачке коне по имени Джалали. Это скачет Давид Сосунский, держа в руках меч судьбы! Не поэт, не писатель, и даже не драматург, а просто — защитник армянского народа, герой Великой Армении.

— Блин, да целуйтесь вы с вашим Сосунским!

— Что вы имеете в виду?

— А то и имею! — разозлился и Чирик. — Вы, армяне, живёте прошлыми заслугами: Великая Армения, Арарат, Давид Сосунский! Вы вон десятый год свой армянский храм в Москве достроить не можете, деньги тырите и тырите, а про какую-то Великую Армению впариваете. Арарат-гора сто лет не ваша, турецкая, а вы её на коньяк суёте. Давиды ваши только и умеют, что на рынке киндзой торговать, а армянские девчонки дают туркам на улицах Стамбула, классики!

— Господин Чирик, вы не просто дурак, вы ещё и подлец!

— А что, не так? Набежали в Москву, хачи! Со всего Кавказа, из кишлаков и аулов, чего вам у себя не сиделось?

— Вы, Чирик, малограмотны и необразованны! Хачик не может быть «из кишлака и аула», как вы изволите выражаться. Хачик может быть только армянином. Не «чех» — чеченец, не «азер» — азербайджанец, не «чурка», «чурбан», «урюк», «саксаул» или «чучмек», как вы величаете представителей Средней Азии, а — «хачик». Потому что «хачик» идёт от армянского слова — хач. Вы знаете, что такое «хач»?

— Суп такой!

— Суп это хаш, неуч!

— Плевать мне на ваш суп!

— А вы не хамите!

— Плевать, плевать, плевать! С Останкинской башни!

— Хач — это крест по-армянски. Хачатур значит «богом даренный», «божий дар»!

— А хачапури — пирожок из хачиков!

Доктор вспылил:

— Нет, но вы дурак редкостный! О ваших умственных способностях, господин Чирик, я был более высокого мнения! Не знаю, где вы, а я в Москве уродился, мои папа-мама окончили университет на Ленинских горах и себя я считаю стопроцентным москвичом. Таким я являюсь и по паспорту, и по сути. Невзирая на мой кривой нос и неправильное произношение некоторых русских слов. Увы, такие, как вы никогда не поймёте, что сила России в единстве всех народов, тут проживающих, разных, замечу вам, народов. А слабость, развал и гибель — в таких, как вы — русских шовинистах! Недалеких, а оттого ещё более опасных, потому что нет ничего страшнее агрессивного дурака.

— Это кто дурак? Я-а дурак? Не посмотрю, дядя, на твой возраст!

— Руки коротки!

Ну и сцепились по-настоящему. Юрка их разнимал, Седой, Барон, Лёшка и Елдос, — все кинулись на подмогу. Единственный, кто и бровью не повёл, был Управдом. Я, говорит, знаю, в чём причина озлобления людей. Нет нормального, сильного руководства. Демократия до добра не доведёт, кто во что горазд!

Юрка только собрался крикнуть:

— Отставить! Брэк!

Но тут со всех сторон началась пальба, и инопланетяне полезли на крышу. А Чирик под шумок исчез, сбежал этот гад с деталью от корабля инопланетян.

Лифт не работал, пришлось тащиться наверх по пожарной лестнице. Дверь на лестницу была изуродована до неузнаваемости, посредине было пробито отверстие, края которого оплавились и клочья выгнутого, обгорелого, с острыми краями железа опасно торчали в разные стороны. Он вшагнул в темноту, оступился, чуть не упал и ругнулся. Стал медленно подниматься наверх, жалея, что не взял фонарик. В проёме за спиной мелькнули тени. Видимо, разведчики Зэппа. Было решено, что Бугровского подстрахуют парни из элитного отряда быстрого развёртывания, человек в пятнадцать. Они будут незаметно следовать за ним и в случае необходимости окажут ему силовую поддержку.

Бугровский постоял, восстанавливая дыхание, и неожиданно осенил себя крестным знамением, чего никогда не делал в жизни. То ли из-за переживаний, то ли из-за крысы размером с кота, которая шмыгнула мимо, напугав. Ещё была мысль, что возьмут и пристрелят, не спрашивая, кто и что. Поэтому этажа так с 12-го стал подвывать жалобно, как это делают нищие в переходе у гостиницы «Ритц» в центре Москвы:

— Товарищи, родненькие, я свой! Бугровский я, с 22-го! Господа, я свой!

На 20-м этаже Бугровский наткнулся на протянутую веревку, на ней весело зазвенели пустые бутылки, привязанные за горлышки. И тут же был остановлен злым окриком:

— Стоять, руки вверх! Ещё шаг, стреляю на поражение!

Разведчики Зэппа, которые крались сзади, вмиг слились со стеной и исчезли с глаз.

— Сюда смотреть, эй, ты! Оглох?

Он глянул вверх и сразу ослеп от яркого огня сразу трёх фонариков, направленных прямо на него.

— Товарищи, родненькие, — завыл он снова, — это я, Бугровский, с 22-го этажа. Вырвался из застенков палачей! Спасите меня!

— Хорош рыдать, хряк! Стой, где стоишь и не шевелись! Твою мать, как ты ещё цел, там же везде растяжки! Счас за тобой спущусь, не двигайся, не дыши и не трясись, понял? Иначе, ноги тут, руки — на улице, а башка на чердаке.

Голос был незнакомый, да и человека с автоматом наизготовку, спустившегося сверху, худого, длинноволосого, перепачканного штукатуркой, машинным маслом, в обгорелой местами шляпе, чадящего самокрутку, он тоже не узнавал. Только подумал: а и в самом деле, похож на партизана Второй мировой войны. Правда, не на нашего колхозника, кондового и бородатого, а на какого-нибудь французского щёголя-маки в беретке.

— Кто, говоришь, такой? Бугровский? А, знаю тебя. Ты с 22-го. Проходи. Дай только обыщу.

У Бугровского, когда увидел наставленные на него стволы, душа ушла в пятки, и его охватило острое желание сбежать, закрыться где-нибудь и не вылезать больше никогда наружу. Но ещё страшнее были воспоминания о Зэппе и его обещание перемолоть пятки Бугровского, если не справится с заданием.

Он быстро взял себя в руки и повёл себя, как настоящий, большой актёр. Упал на колени, простёр руки к человеку с автоматом, который стоял ближе всех, и заголосил очень правдоподобно:

— Родненькие мои! Наконец-то я вас нашёл! Свой я, свой, эти гады меня пытали, но я им ничего не сказал! Люди добрые, как страшно жить! Всё лицо разбил мне их главный палач. Слава Богу, пришёл конец моим мучениям, я с вами, мои соседи, я сбежал от них!..

Четверо защитников крыши — Седой, Барон, Доктор и Управдом — смотрят на Бугровского, и ничего понять не могут: огромного роста солидный мужик бьётся в каком-то религиозном экстазе, и, осеняя себя крестным знамением, то падает на колени, то вскакивает, воздевая руки к закопчёному потолку пожарной лестницы.