Александр Никишин - Инкубатор, или  Необыкновенные приключения Юрки Гагарина

Осколком задело Доктора, так Седой его на себе вынес из-под обстрела. Тот рукой лоб потрогал, увидел, что кровь и в обморок грохнулся. Седой над ним смеялся: так ты чего, липовый, что ли, доктор? Диплом купил, раз от крови — в обморок? А тот: да ви что, Седой, какой купиль, как купиль! Я ж психиатр, какая кровь! Взвился армянин от обиды, чуть не подрались мужики.

Доктору под 60, с нормальным таким пузцом, лысоват, в очках, задранных на высокий лоб. Отложил в сторону автомат, сидит, читает последнюю книгу Олёны Жлобски «Пособие по ловле на живца миллионеров», взял с собой, засунул в карман на бегу. Очень, говорит, много пациенток, особенно из числа провинциальных девушек, приехавших в Москву и спятивших на почве творчества Жлобски, просмотра передач «Дома-102» и репортажей из жизни всех этих, извините за выражение, «светских» львиц, больше напоминающих драных кошек.

Рядом с Управдомом спит Лёха, девятнадцатилетний пацан, случайно затесавшийся в команду. Сынок богача-олигарха, истеричный, трусливый засранец. Просто никудышный типчик. Всю дорогу — или: «Мой папа вам покажет!», или плачется по поводу папиного «Феррари», который взял без спросу и бросил на парковке у дома № 48 — что с машиной будет? Отказывался брать в руки оружие: я не буду стрелять в инопланетян, я — пацифист! Через какое-то время новая версия: мне религия не позволяет. Или: у меня плоскостопие! Ещё чего-то и ещё чего-то.

Юркин пыл охладил Седой: зря стараешься, его не заставишь взять в руки оружие. Ибо сынки русских богачей, разворовавших бюджет, выбирают не «калашников», а «пепси». Типичный сынок чиновного барыги, нового госслужащего в швейцарских золотых часах и с бриллиантовыми запонками. Обсуждали события в Останкино, побитые на парковке машины. Чирик, возьми и подколи Лёху в своём стиле: «Хана теперь «Феррари», ездить тебе на «Оке», как всем нормальным людям!». Так этот Лёха набросился на Чирика с кулаками, еле его оттащили. Орал, как резаный: да чтобы я, да на «Оке»! Я быстрее удавлюсь!

Юрка решил провести перекличку, чтобы люди чувствовали ответственность друг перед другом, не расслаблялись и не забывали, что они на войне. Все перед глазами Юрки Гагарина, но порядок есть порядок.

— Седой? Есть! Барон? Есть! Абай Едос? Абай Елдос! Управдом? Есть! Доктор? Есть Доктор!

— Далее. Лёха?

Молчание.

— Лёха?

Сидит и молчит — нарочно. Тот еще засранец, этот пацан. Всё делает наоборот, назло, из желания подчеркнуть, что его папа — известный богач. Как щенок-подросток задирает старых кобелей, пытаясь отстоять свою территорию.

— Лёша, вы оглохли? — Юрке на помощь пришёл Доктор. — Вас же зовут.

Тот брезгливо поднимает вверх указательный палец, дескать, вот он я, чего спрашивать. Но и Юрка идёт на принцип:

— Лёха?

Тот не выдерживает, орёт:

— Да что вы тут ваньку валяете, мы вам не солдатики! Все и так на виду, чего вы нас достаёте!

— Лёха? — в четвертый раз повторяет упрямый Юрка, но уже с угрозой в голосе. На Лёху шикают, тебя убудет, что ли, если нормально ответишь?

— Ну, я Лёха.

— А без ну?

— Без ну Лёха. Достали уже! Тут что, армия, что ли? Ничего, ничего, мой папа вам покажет, я ему скажу. Что вы меня силой удерживали, хотели выкуп! Нашёлся тоже, командир! Сначала за парковку заплатите!

При этих словах у Управдома радостно сверкнули глаза. Так вот, кто тут воду мутит, подумал Юрка, кто подрывает твой авторитет, ведёт за спиной враждебную деятельность. Ладно, хрен с вами, ваш вызов я принял. И громко позвал:

— Седой!

— Есть, командир!

— Сделай проход в растяжках на пожарной лестнице.

— Не понял. Зачем?

— Отпустим человека к папе. Пусть идёт.

— Так там же рвануть может!

— А вдруг, не рванёт? — повернулся к засранцу. — Ну что, Лёха, давай прощаться. Иди домой. Привет передай папаше.

И отвернулся, подумав: в армии и не таких обтёсывали. Сколько раз было: «Да ты знаешь, кто мой папа? Да мой папа тебе яйца оторвёт, ты понял, сержант? Я счас позвоню, он ребят пришлёт, глаз тебе на жопу натянут, кровью будешь харкать». Такому обязательно надо сразу по соплям. Без подготовки, пока ротный не видит. Словами, как говорится, делу не поможешь. Да в поддых, чтобы воздух ртом половил, как рыба, выброшенная на берег, задыхаясь, подумал о жизни, папочку вспомнил, девочек, клубы ночные, вечеринки с кокаинчиком. Для дела, чтобы поменьше в дискуссии вступал. Потом будет, как шёлковый. В глаза будет заглядывать: «Товарищ сержант, рядовой такой-то явился! Готов выполнить любое задание!». Готов? Ну и молодец. Шагом марш, сортир драить, да всю неделю, да без увольнительной! Чтобы служба мёдом не казалась.

Естественно, никуда этот Лёха не делся. Но кажется, возненавидел он Юрку Гагарина навсегда. Сидит, бубнит: всё папе расскажу!

Барон, бережно обняв автомат, смотрит в одну точку. Интересно, о чём он думает? Тихий, незаметный, взгляд усталый, лицо в копоти. Не любит говорить о себе и Юрка про него вообще ничего не знает. Может, о сыне думает? Тоже вот напасть, родишь, а сын — больной. Доктор говорит, что на 700 родов один обязательно с симптомом Дауна. Тогда сколько ж их тогда в мире? Чуть меньше здоровых?

Кроме Лёхи плохо вписывался в отряд и Чирик. Так сразу и сказал: стрелять не буду, автомат не возьму. Если сцапают с оружием — расстрел на месте, а я ещё жить хочу. Доктор его обозвал трусом. А ты вообще молчи, армяшка, отпарировал Чирик. Вали на свой Памир в свою Армению!

«Дядя», он же Доктор — возразил: «Сами вы Памир, Чирик! И я вам не дядя. Что у вас было по географии?». «Не ваше дело, — отвечал Чирик гордо. — Пять с плюсом!».

— Если хотите знать, молодой человек, Армения — это Кавказ.

И продекламировал со вкусом к поэтическому слову:

— Слышали эти строки?

— Сто миллионов раз!

— Ну и кто это?

— Евтушенко!

— Сами вы — Евтушенко. Это — Пушкин! Он был в Армении и принял за Арарат гору Арагац. Так и умер, думая, что видел великий Арарат. А гора была скрыта за тучами. Евтушенко! Классику знать надо, молодой человек.

«Молодой человек» в долгу не остался:

— Мы тоже в классике кой-чего рубим, не ты один.

И прочитал с выражением:

— Вот это — классика! — сказал Чирик с гордостью.

Доктор, наивный и толстый армянский джентльмен, возражает совершенно серьёзно, горячится:

— Да что вы тут такое говорите, господин из «Мослифта»? Какая это классика! Вы думаете, раз пребываете в космическом пространстве, то можно пороть ахинею и вам она сойдёт с рук? Извините! Не говорите того, о чём не имеете ни малейшего представления! Эти ваши, простите за выражение, стихи не могут быть классикой в общепринятом и общеупотребительном смысле этого слова. Это узкоспециальный язык, язык «фени», арго, жаргон криминального, воровского мира, как он может быть классикой! Вы хоть знаете, что такое «классика»? Классика — это Пушкин, это — Лермонтов, Достоевский, Антон Чехов, это Хачатур Абовян, Аванес Туманян, Егише Чаренц, это «Война и мир», «Мертвые души», это, в конце концов, «Давид Сосунский».