Василий Вялый - Пейзаж с видом на кладбище

– Вот, – Людмила ладонью указала на Квазиморду с Оксаной, – к нашему сторожу жена приехала. – Вы присаживайтесь, Иван Владимирович.

– Жена? – переспросил Копылов, скривив в фальшивой улыбке лицо. – И в паспортах обоих супругов этот замечательный факт, надеюсь, отмечен?

Оксана со Славкой переглянулись – ни у одного из них не было никаких документов. Над столом нависла гнетущая тишина.

– Ладно, гуляйте дальше, – инженер придвинул к столу табуретку и, развернувшись, пошел к двери.

– Владимырыч, подожди меня во дворе, – сказал Калошин, неуклюже выбираясь из-за стола.

– Камень хороший привезли в одно место, начальник, – скульптор спустился по ступенькам и, достав из кармана пачку сигарет, закурил. Тут же закашлялся. – За половину цены люди отдадут.

У инженера заметно улучшилось настроение.

– Ты бы бросил курить, Виталька, – он с повышенным вниманием посмотрел на Калошина. – Вон как похудел…

– Только с одним условием камень получишь, Владимырыч, – ваятель вытер платком вспотевший лоб.

– Это еще с каким условием? – насторожился Копылов.

– Сторожу и его бабе сделаешь паспорта и комнату в малосемейной общаге.

Инженер молчал, разглядывая свои ногти.

– Камня много, Владимырыч, – скульптор швырнул окурок в кусты. – Розовая брехча, черный гранит, ну и, естественно, мрамор.

– Ладно, сделаю, Виталик, только скажи мне… – Копылов сузил до щелочки свои глаза. – Зачем тебе это надо?

– Езжай домой, босс, – Калошин пошел к двери в мастерскую. – Боюсь, ты не поймешь. «Когда б вы знали, из какого сора»...

– Что, что? – переспросил инженер.

Ваятель, ничего не ответив, медленно поднялся по ступенькам.

Уже несколько дней скульптор Калошин не выходил на работу. Проведавшая его Людмила сказала, что ему стало совсем плохо. Зачем-то снизив голос до шепота, добавила, что у Виталия та самая, нехорошая болезнь, от которой нет спасения.

– Ты бы сходил, Василий, – обратилась она ко мне. – У него же никого нет…

– Ни жены, ни детей? – удивился я. – И никогда не было? Ну да, он говорил мне об этом… Но я подумал, что он пошутил.

– Говорит, не было… – пожала плечами гробовщица. – Шутит-не шутит! Хер вас поймет. Скрытными вы иногда бываете! За достоинство свое мужицкое опасаетесь, что ли? – почему-то рассердилась Людмила.

День прошел в унылом молчании, каждый сосредоточенно занимался своим делом, находясь в некотором потрясении от новости о столь серьезной болезни Калошина. Я вспоминал свое первое знакомство с ним и мысленно готовился нынче же вечером нанести визит Виталию. Однако мой энтузиазм улетучивался по мере приближения времени посещения. Одно дело – быть на равных в ни к чему не обязывающем разговоре со здоровым нормальным человеком, а другое – пытаться ободрить, утешить, посочувствовать, не обидев и не разбередив одинокого и беспомощного больного, которому и жить-то, наверное, осталось совсем ничуть…

На мои настойчивые звонки к двери никто не подходил. Я уже разворачивался уйти, – может, Виталия положили в больницу? – как послышались тяжелые шаркающие шаги, и щелкнул отворяемый замок.

– А, это ты… – не очень дружелюбно сказал скульптор. – Что ж проходи, коли пришел. – Виталий медленно передвигался по квартире, одной рукой опираясь о стенку, а другой придерживая спадающие с него пижамные брюки. – Видишь, как похудел? – он взглянул на меня потускневшими глазами. – Прям, хоть подтяжки покупай, – пытаясь шутить, сказал Виталий. – Никогда их не носил…

За последние полторы недели, в течение которых я не видел Калошина, в его внешности произошли значительные перемены. Некогда бодро-розовое лицо осунулось и побледнело. Кожа на нем обвисла и стала дряблой. Волосы на голове, совсем недавно вьющиеся и пышные, почти прямыми блеклыми прядями ниспадали на желтый блестящий лоб. Тонкими дрожащими пальцами Виталий старался застегнуть пижаму.

На мгновение застыл, уловив мой взгляд. Вопросительно вздернул брови, посиневшие губы растянулись в подобие улыбки:

– Не похож? – произнес он, закачав головой. – Так-то, брат… Как говорит мой помощник Гришка: на всё воля Божья. Как он там, не шалит без меня?

Я, пожав плечами, ответил, что не шалит.

– Присаживайся в кресло напротив, – Калошин, кряхтя, опустился на кровать. – И больше не смотри на меня так, – он, шутя, погрозил пальцем.

– Как «так»? – удивился я.

– Взглядом художника, пытающегося запечатлеть триумф смерти над угасающим телом, – хозяину, наконец, удалось застегнуть пуговицу. – Однажды Василий Суриков выставил за дверь самого Льва Николаевича, когда тот, придя проведать умирающую жену живописца, слишком уж внимательно наблюдал последние часы несчастной женщины. «Уходи прочь, злой старик!» – вскричал в гневе автор «Боярыни Морозовой» – усмехнулся Виталий.

– Да не смотрел я так… – возмутился я, поражаясь прозорливости скульптора. «Рыбак рыбака…»

– Шучу я, – сказал Калошин. Тут же застонал, прижав руку к правому боку, словно пытаясь утихомирить боль. Ладонью стал шарить по тумбочке. Нащупал упаковку с таблетками. Торопливыми пальцами отделил одну и, постукивая зубами о стакан, запил ее водой.

Изменился скульптор не только внешне; от его прежней веселости и бесшабашности не осталось и следа. Время от времени Виталий морщил лицо – боль не отпускала. Он прислонил подушку к спинке кровати и тяжело на нее опустился. Я чувствовал себя в чем-то виноватым, и присутствие мое, скорее всего, выглядело неуместным. Однако нужен был какой-нибудь, пусть незначительный повод, чтобы подняться и уйти.

– Может, тебе что-нибудь принести надо? – спросил я. – В магазин сходить или в аптеку?

– Нет, не надо, – Калошин закачал головой. – Соседка всё необходимое приносит.

Похоже, боль в боку немного утихла. Лицо Виталия избавилось от болезненной гримасы, глубокие морщины чуть разгладились, руки, перестав теребить простыню, покоились вдоль тела.

– Ночью хорошо спишь? – чтобы хоть как-то поддержать разговор, поинтересовался я.

– Вечером приходит медсестра. Молоденькая… – слегка улыбнувшись, подчеркнул ваятель. – И делает мне укол. Пожалуй, впервые я снимаю брюки в присутствии красивой женщины не для того, чтобы заняться любовью.

Я узнавал прежнего ваятеля-пошляка, великолепного рассказчика, с которым всегда было интересно и легко. «Может, врачи поставили ему не совсем верный диагноз? И он еще поправится»?

– Ночь проходит в полузабытьи. Я становлюсь стеклышком постоянно меняющегося, причудливого узора калейдоскопа, – Калошин перевел взгляд на столешницу, затем посмотрел на меня. – У тебя закурить нет? А то мои сигареты соседка изъяла, настаивая на том, что мне нельзя: доктора, мол, запретили. Хотя бы пару затяжек, а? – с мольбой в голосе спросил он.