Юлия Зябрева - АнтиСУМЕРКИ. Блог вампира

-- Карабин "Сайга", калибр семь и шестьдесят две, -- меланхоличный голос, кажется, принадлежал тому вампиру, который всё просил, чтоб ему дали показать мне настоящую боль.

Ой блин, и зачем только я о ней вспомнила!

Она тут же решила вернуться и полоснула огненными когтями по груди, замешав ощущения и звуки в бешено вращающийся калейдоскоп.

Я застонала, и мамин голос перекрыл всё:

-- А ну, тихо! Наденька в себя приходит.

Стоп. В кого я прихожу? Я разве не умерла?

-- Нет, малыш, ты и не могла умереть, -- сказал папа, и оказалось, что он сидит на земле, моя голова лежит у него на коленях, а последний вопрос я вообще задала вслух.

Тело ощущалось очень зыбко и как-то непрочно.

Грудь болела просто зверски.

Вращение калейдоскопа замедлялось, и вскоре я смогла открыть глаза и увидеть склонённые ко мне встревоженные лица -- мамы, Эдика, тёти Вали, Волков, Веры и даже кроличью морду Фила, который снова не смог перекинуться обратно.

-- Сейчас станет легче, -- погладила мою чёлку мама. -- Сейчас, минутку, и всё будет хорошо.

Я попробовала ещё раз пошевелиться, и поняла, что мне, действительно, уже стало лучше.

Значит, скоро вообще полегчает.

Папа помог мне сесть, и тут же на землю рядом со мной опустился Эдик. Он стоял на коленях, протягивая ко мне руки, и не решался прикоснуться. И я видела, что по его щекам текут слёзы.

-- Наденька... ты простишь меня? Пожалуйста! Я больше не буду!

-- А больше и не надо! -- ехидно прокомментировал Косичкобородец, и я не увидела, но услышала, как мама от всей души отвесила ему подзатыльник.

-- Уже простила, -- шёпотом сообщила я Эдику, и он, наконец, решился взять меня за руку.

Чуть потревоженная движением, боль в груди снова вцепилась в меня, и я стиснула зубы покрепче. Склонила голову, пытаясь разглядеть рану, но увидела только чёрно-бурое пятно. Подняла руку, попробовала коснуться точки, в которой сконцентрировалась боль, но пальцы провалились в черноту... меня передёрнуло.

Н-да. Интересно, "семь и шестьдесят две" -- это в каких единицах измерения?

Судя по тому, как глубоко мои пальцы вошли в рану, явно в сантиметрах!

-- Зачем... -- прошептала я, -- зачем ты взял ружьё?

Эдик понял, о чём я его спрашиваю, но решил уточнить:

-- Это... это карабин...

-- Хорошо... зачем ты взял карабин? Только не надо про его марку и калибр, скажи, зачем, и всё...

-- Я... -- даже моё теневое ночное зрение, смазывающее цвета, не помешало увидеть, как сильно покраснел Эдик. -- Я хотел, как лучше. Я же слышал, что тут творилось, и подумал, что одна ты с ними не справишься. Взял из машины карабин и пошёл... тебе на помощь.

-- А вообще, вы оба были здесь абсолютно лишними, -- мягко проговорила мама, присаживаясь рядом со мной.

Мерзлихин сразу же постарался вклиниться между нею и папой. Она игриво стрельнула глазами и свела идеальные брови к переносице:

-- Сейчас Наденьке станет легче, и мы пойдём собираться. Я забираю её с собой! В Москве не бегают по улицам идиоты с карабинами, не досаждают никакие бородатые придурки... кто знает, может быть, я даже успею вынуть из петли Серёжу! Мне от него пришли уже пятнадцать смс-ок.

-- В Москве, -- примиряющим тоном сказал папа, -- полно придурков с обрезами, пневматикой, газовыми пистолетами, просто баллончиками, всякими финками, кастетами и так далее, и так далее. В Москве в любое время суток можно нарваться на обкуренных, обколотых, пьяных неадекватов. В Москве прямо у подъезда может сбить купивший вчера права водитель. В общем, спокойно в Москве... езжай, Карина, но я уверен, что Наде больше нравится здесь. Верно?

-- Верно... -- шепнула я.

-- Это всего лишь потому, что она влюбилась в какого-то мальчика! -- в голосе мамы прорезались угрожающие нотки, и я вступилась за Эдика:

-- И вовсе не в какого-то! В нормального, хорошего мальчика!

-- Надя, поверь, мальчиков в твоей жизни будет ещё миллион!

-- Мне не нужен миллион, мне нужен Эдик!

-- В общем, так. Сейчас мы идём домой, а утром уезжаем, понятно?

-- Понятно, -- отступилась я.

Всё равно до утра ещё надо было дожить.

Мне стремительно становилось лучше, и я вполне могла дойти до дома сама, вот только папа решил отнести меня на руках. Эдик бы с удовольствием взял эту функцию на себя, но он всё ещё хромал и боялся, что упадёт вместе со мной.

Позади нас шли мама и Акакий.

-- Карина, позволь мне быть рядом с тобой.

-- Не позволю.

-- Карина, разреши мне хотя бы просто...

-- Не разрешу.

-- Но ты же ещё не дослушала!

-- И слушать не желаю.

-- Карина, ты нужна мне больше жизни.

-- Враньё.

-- Карина!..

-- Акакий!..

-- Карина! Я...

-- Акакий, ты чуть не довёл меня до нервного срыва. Ты уже довёл до нервного срыва мою дочку. И, между прочим, это по твоей вине у неё в груди дыра!

-- Её уже почти нет, а глотнёт крови -- и вовсе затянется!

-- Но сейчас она -- есть, и виноват -- ты.

-- Я не стрелял в неё!

-- А Эдик стрелял -- в тебя! Значит, ты виноват в том, что он подстрелил Надю.

Я перестала вслушиваться в их беседу и поймала на звук сбивчивое дыхание своего любимого.

Он был так близко -- и в то же время так далеко! Я не могла обнять его, поцеловать... да, обнимала папу и никто не мешал целовать его, но это же всё не то, совершенно.

И настораживало то, что мама серьёзно вознамерилась уехать из Фролищ и меня забрать.

О, ещё неделю назад я бы всё отдала за то, чтобы она приняла такое решение! Но теперь, когда я больше всего желала остаться во Фролищах если не навсегда, то до тех пор, пока здесь живёт Эдик... Нет. Я не смогу уехать в Москву.

Я вцеплюсь в свой дом, в свою комнату руками и ногами, зубами ухвачусь и -- никуда не поеду! Да, в прошлый раз моё нежелание куда-либо ехать не спасло от поездки, но ведь теперь же всё иначе. Теперь не идёт речи о моих прихотях, а только о том, что без Эдика я умру.

Оказалось, что меня нелегко завалить даже из ружья... хорошо, из карабина, по мне -- так никакой разницы. Но никакого ружья не нужно, чтоб я умерла от тоски без любимого человека.

-- Побриться. Постричься. Помыться. Переодеться, -- строго перечисляла мама то, что должен был сделать Косичкобородый монстр. -- И вот когда ты придёшь ко мне чистый, бритый, стриженный, в нормальной одежде, тогда я посмотрю, стоит ли мне вообще с тобой о чём либо разговаривать. Если же нет, пеняй на себя. Я уже сказала.

А зря я перестала слушать, о чём они говорят! Теперь не буду знать, что такого сказал Акакий, что мама решила дать ему шанс.

Возле самого дома нам с Эдиком удалось уговорить папу, чтобы он позволил мне идти самостоятельно.

Первые шаги дались трудно, зато окончательно улетучилось ощущение нереальности тела. Даже удалось понять, что лёгкая дрожь в мышцах никак не связана с ранением: просто я давно уже столько много не бегала, сколько за этот долгий-долгий день.