Исин Нисио - Nekomonogatari(Black)

Если бы Ошино был здесь, я бы обратился к нему за советом. Даже если он спал в соседнем классе, не стоило его будить. В худшему случае, он потребует с меня денег за совет. Как будто мой долг может стать еще больше.

Более того.

Я решил заботиться об этом вампире до конца своих дней.

И как я это сделаю, если даже с такой ерундой сам не могу справиться?

– Я должен погладить её по голове… нет, это станет знаком послушания…

Эм.

Ладно.

Примитивно, но раз уж всё началось с «Мистер Донат», то все решится с помощью него же.

Точно, ссоры надо решать едой.

Как в Оисинбо [49].

Ха-ха, злоба быстро улетучивается, когда перед тобой еда.

Я достал коробку «Мистер Донат» из пакета, положил на колени и медленно открыл так, чтобы девочка-вампир её видела.

А потом взял ближайший, Золотой шоколадный, вытянул руку и предложил ей.

Я предложил его ей.

И в тот же миг она схватила его.

Схватила со сверхчеловеческой скоростью, как будто и не лишилась всех вампирских способностей.

А потом, не теряя ни секунды, впилась в него зубами.

Маленькая девочка съела пончик в три укуса. Она ела так быстро, что казалось, ненароком может откусить себе пальцы.

Нет-нет-нет-нет.

Как жадно она ест.

Наверное, я повторюсь, но ты никогда не пила мою кровь с таким аппетитом – это меня немного поразило.

– Ой!

Доев, девочка-вампир бросилась на оставшиеся девять пончиков, лежащие у меня на коленях.

Я едва успел отскочить вместе с коробкой.

Не смешно. Она двигалась по дуге и выпотрошила бы меня по ходу движения.

– Сидеть!

Она собиралась продолжить погоню, и я, не раздумывая, крикнул на неё.

Я не знаю, почему.

Она же не собака.

Однако девочка-вампир подчинилась и села на том же месте – и не обхватила колени, как обычно, а очень грациозно опустилась на пол.

А затем уставилась на меня самым серьёзным взглядом на свете.

– …

Я не понимал, что происходит, однако подумал, что если мы оба будем молчать, то ничего не произойдёт, так что для проверки я взял один из оставшихся девяти пончиков – тот, который сам считал наиболее вкусным, Французский, и протянул его девочке-вампиру.

Помня, как она чуть не откусила мне руку вместе с Золотым шоколадным пончиком, я положил его перед ней.

Поскольку пол заброшенного здания при всём желании нельзя было назвать чистым (девочка-вампир ходила босиком, но я и Ошино никогда не снимали обуви), сперва я развернул прилагавшуюся салфетку и лишь потом положил на неё пончик.

Я подумал, что она мгновенно на него бросится, но девочка-вампир так и сидела, истекая слюнями.

Она буравила меня по-настоящему дьявольским [50]взглядом.

Это был жгучий взгляд снизу вверх, по сравнению с которым прошлый казался улыбкой. Если бы взглядом можно было убивать, я бы уже умер. Предварительно издав странный вопль.

Вообще-то, вампиры из некоторых кланов и правда могут убивать взглядом.

Так называемым дурным глазом.

Если подумать, то, кажется, на весенних каникулах она проломила взглядом бетон – то есть я сейчас серьёзно влип?

– Лапу.

Зачем-то я попробовал протянуть руку.

Девочка-вампир, не колеблясь, положила свою руку на мою. Как в «Инопланетянине», только в качестве мести рукопожатие было по-настоящему крепким, как удар отбивающего, сделавшего хоумран.

– Ну тогда, э… ешь.

В каруте [51]есть понятие победного слова [52].

Например, мусумефусахосе. [53]

Я не совру, если скажу, что способность двигаться сразу после того, как услышал победное слово, определяет победителя – к сожалению, я не так много знал о каруте, но если это так, то я должен признать, что девочка-вампир обладала значительным талантом к этой игре.

Прежде, чем я закончил «ешь», она уже двинулась – нет, уже закончила движение.

Как дикий зверь, она вонзила клыки во Французский пончик.

Её вполне можно было назвать диким зверем.

Она во многом походила на собаку.

Светловолосая девочка, лет восьми на вид, вылизывающая пол, стоя на четвереньках и набивающая рот Французским пончиком вместе с салфеткой – во многом эта картина была за гранью добра и зла.

Даже салфетка… как я и думал, было разумно не кормить её с рук. Но, похоже, она не могла переварить салфетку, поэтому не стала глотать её, а просто выплюнула.

Язык не повернётся назвать это хорошими манерами.

Да и странно говорить о хороших манерах, когда она ела пончик, стоя на четвереньках.

Ну, даже на весенних каникулах я не мог разглядеть в ней воспитания. Если я правильно помню её слова, у вампиров и людей разное понимание хороших манер за столом. Например, она тогда сказала мне, что пялиться на людей, когда они едят – нарушение этикета. Однако сейчас она прожигала меня взглядом, но не потому, что я нарушил этикет, а потому, что она хотела остальные восемь пончиков.

– Вообще-то, я принёс их Ошино…

Их вкус ни на что не влиял, для девочки-вампира они бесполезны. Питательной пищей – единственной питательной пищей – была моя кровь.

– Ну, думаю, ещё от трёх тебе плохо не станет.

Изначально пончиков было десять.

Если я поделю их между ней и Ошино, то каждому достанется по пять – а если подумать, то для Ошино съесть все десять было бы также сложно, как для меня.

– Какой хочешь? Выбери три.

Я показал ей содержимое коробки.

– Укажи на них пальцем.

Маленькая девочка шевельнулась – и, начиная с первого, указала на все.

С первого до последнего, на все пончики.

– …

Все.

Жадная.

Девочка-вампир явно не собиралась отступать и повторила движение ещё раз, от первого до последнего, не пропуская ни одного.

В качестве отдельной предосторожности она указала на каждую из шести частей Д-поп [54].

– Эм.

Понятно, так она сладкоежка… но нельзя же ей отдавать все. Куда вообще в её маленьком теле пропадает вся эта сладость?

Девочка-вампир уставилась на меня – я почувствовал давление. Давление, способное проломить бетон.

Серьёзно, мне казалось, меня сейчас раздавят.

Ладно – возможно, меня давило чувство вины. Всё-таки это я виноват, что девочка-вампир вынуждена жить вот так. Вид когда-то гордой прекрасной вампирши, теперь ползающей по полу в поисках остатков пончика, пронзал моё сердце.

С весенних каникул она не произнесла ни слова.

Хотя когда-то она много смеялась, теперь на её лице застыла маска горечи и печали.

Однако думая о том, что она сделала или собиралась сделать, я не должен был чувствовать к ней никакой жалости – как человек.

– Ладно, отдам тебе все, – сказал я.

Я положил коробку на пол.

Как подношение.

– А теперь обернись три раза и скажи «гав».

Ой.

Чёрт, я вошел во вкус и потребовал цирк – но прежде чем я отменил приказ, она уже выполнила великолепный тройной аксель на месте, как волчок.