Альфред Хичкок - Галерея призраков

Ружье с громким всплеском погрузилось в воду. В тот же момент он увидел огромного гризли, тяжело ковылявшего по берегу реки в каких-то десяти ярдах от того места, где он стоял. Медведь, вероятно, тоже услышал всплеск, потому что замер, повернулся, посмотрел на человека и, резко изменив направление, двинулся прямо к нему. Подошел вплотную. Его жесткая шерсть коснулась руки охотника. Медведь неторопливо осмотрел Гримвуда, точно так же, как это сделал до него лось, принюхался, привстал на огромных задних лапах, открыл пасть, демонстрируя красный язык и блестящие белые зубы, затем снова опустился на четвереньки, развернулся и деловито потрусил прочь по берегу реки. Англичанин чувствовал на лице горячее дыхание зверя, но не испытывал при этом никакого страха. Гризли был озадачен присутствием здесь человека, но не проявил к нему враждебности. Удовлетворил любопытство и ушел.

— Им незнакомы… — он хотел сказать «люди», но не смог обнаружить в памяти этого слова. — На них никогда не охотились.

Какие-то слова снова и снова возникали у него в сознании, но он не был окончательно уверен в их значении. Они появлялись сами по себе, но были всего лишь знакомыми звуками, не ассоциировавшимися с понятиями, не имевшими смысла. И вместе с тем он ощутил в себе возрождение давно забытых чувств, знакомых, как и слова, но иначе — понятнее, естественнее, чувств, которыми жили когда-то его предки и которые до сей поры прятались глубоко в подсознании.

Что это за чувства? Откуда они? Они казались далекими, как звезды, и в то же время были непосредственно в нем, в его крови, в нервах, в каждой клеточке его плоти. Когда-то давным-давно… А когда это — давно?

Думать становилось все труднее, значительно легче и естественнее было просто чувствовать. Он уже не в состоянии был думать подолгу — чувства поднимались в нем и топили в себе все попытки осмыслить происходящее.

Этот огромный и ужасный медведь — ни один нерв не дернулся, ни один мускул не шевельнулся, когда едкий запах зверя проник в ноздри человека, когда густая шерсть скользнула по голой руке. Он чувствовал, что где-то присутствует опасность, но не здесь. Где-то строились коварные и безжалостные планы против него… и против этого прекрасного и дружелюбного животного, которое понюхало его, удовлетворило свой интерес и спокойно отправилось по более важным делам. Да, где-то незнакомые враждебные силы, охваченные непонятным стремлением убивать, строят жестокие планы погони, выслеживания, охоты — но не здесь. Здесь он в безопасности, здесь ему ничто не угрожает. Здесь он счастлив. Здесь можно бродить сколько душе угодно, потому что глаза не бросают встревоженных взглядов в лесную чащу, не поднимается настороженно ухо, уловив подозрительный шум, и не трепещут почувствовавшие запах опасности ноздри. Он это чувствовал, не облекая свои ощущения в слова. А еще он чувствовал голод и жажду.

Что-то неуловимое наконец подтолкнуло его к действию. У ног он увидел свой котелок и поднял его. Спички — он хранил их в металлической коробочке с завинчивающейся крышкой, где они всегда оставались сухими, — сами оказались в руке. Подобрав несколько сухих веток, он уже наклонился, чтобы разжечь их, как вдруг с ужасом отпрянул, едва поборов в себе желание убежать.

Огонь. Что такое огонь? Мысль об огне была для него невыносима, невозможна, потому что он смертельно боялся огня. Он зашвырнул металлическую коробочку следом за ружьем и убедился, что она, в последний раз мелькнув гладкой поверхностью в лучах заходящего солнца и взорвав водную гладь маленьким фонтаном брызг, благополучно опустилась на дно. Взглянув на котелок, он понял, что это изделие для него совершенно бесполезно, как бесполезны и мелкие черные крупинки, которые он собирался заварить в воде. Эти ставшие незнакомыми предметы не вызывали в нем страха, просто они были не нужны ему, он не знал, что с ними делать. Он забыл, именно забыл, для чего они предназначены. Эта странная забывчивость захватывала его все более решительно, с каждой минутой расширяясь и подавляя собой остатки памяти. Однако жажду утолить не мешало бы.

Уже в следующую секунду он стоял на берегу реки. Наклонился, чтобы набрать в котелок воды, но вдруг в нерешительности замер, засомневавшись в правильности своих действий, затем отбросил металлическую посудину и короткой перебежкой поднялся на несколько футов выше по течению. Ведь котелок только мешал ему, занимая руку и делая движения неуклюжими, неестественными. Теперь же он смог ловко и даже грациозно опуститься на землю, прочно уперевшись в берег обеими ладонями, приблизил лицо к поверхности маленькой запруды со стоячей водой и стал жадно пить холодную освежающую жидкость. Впрочем, он не пил, если говорить о точном значении этого слова, хотя сам и не отдавал себе в этом отчета. Он лакал.

Затем, оставаясь на четвереньках, он съел мясо и сахар, которые отыскал в карманах, полакал еще немного воды и, развернувшись, снова направился под деревья, где было посуше. Этот короткий путь он проделал, опираясь на все четыре конечности, — так было значительно удобнее. Уютно устроился на мягкой земле, свернувшись калачиком, закрыл глаза и расслабленно приготовился спать… Голова его теперь была совершенно свободна от вопросов. Он был абсолютно доволен собой и жизнью…

Он пошевелился во сне, встряхнулся, чуть приоткрыл один глаз и обнаружил, что одиночество его нарушено. С раскинувшейся перед ним поляны и из-за темной стены деревьев за спиной доносились осторожные звуки крадущихся шагов, сопровождающие движение бесчисленного множества огромных тел. Он слышал топот копыт, шорох лап, шелест шкур сотен тесно прижавшихся друг к другу животных, идущих одним непрерывным потоком. Ущербная луна, одиноко плывущая в черном безоблачном небе, скупо озаряла эту бесконечную армаду своим тусклым и мертвенным светом. Сияние звезд, подобно алмазам, мерцавшим на ясном ночном небосводе, отражалось в подвижных глазах, большинство которых располагалось в пяти футах над землей. Вся долина была полна жизнью.

Он сел на корточки и смотрел, смотрел, смотрел с удивлением, а не со страхом, ничуть не опасаясь того, что животные шли от него на расстоянии протянутой руки, и он при желании легко мог бы прикоснуться к ним. Он с восторгом пожирал глазами эту невероятную армию зверей, которая, будто она была единым организмом, плавно и слаженно перемещалась в сторону скорой зари, безошибочно выбирая дорогу в неверном свете луны и звезд. Он жадно вдыхал восхитительные ароматы леса, состоящие из едких, острых, резких запахов этих великолепных диких животных, движение которых было подобно величавым океанским волнам. И блеск этих сияющих, фосфоресцирующих глаз был для него милее теплого света окон постоялого двора, обещающих покой и безопасность уставшим путникам. Он почувствовал участливое расположение к себе всей долины, ее ласковую заботу, в которой удивительным образом ясно и определенно ощущалась радость от его возвращения домой.