Роберт Сильверберг - На дальних мирах (сборник)

Ладно, ничего страшного. Для гурманов еще остались великие события. Истории человечества хватит для странствий.

— Теперь можно в Рим,— пробормотал Рейхенбах.

Утром оба приняли ванну, обнялись, подмигнули друг другу, как заговорщики. Их ждут великие дела! Сначала они торопливо собрали в кучу имущество образца тысяча девятьсот четырнадцатого года: жилеты, нижние юбки, ботинки и прочее — как положено, в круг радиусом два метра. Потом синхронизировали таймеры и прижались друг к другу — нагие, смеющиеся, счастливые — на пути в прошлое, сквозь века.

На базовой станции за городской чертой Рима их подготовили, как полагается: постригли, причесали, одели, преподали гипнокурс латыни, вручили кошельки с динариями и сестерциями, сделали прививки от чумы и дали новые имена. Квинт Юний Вераний и Флавия Юлия Лепида.

Рим цезаря Нерона оказался не так велик и не так величествен, как думалось. Колизей еще предстояло возвести, арки Тита не существовало, да и Форум производил впечатление незавершенности. Но вечный город не казался убогим: в первый день Ильзабет и Рейхенбах гуляли по пышным садам и обильным рынкам, глазели на немыслимый мост Калигулы от Палатина до Капитолия, мылись в банях, обедали в гостинице, где им подали каплуна и вепря с трюфелями.

На следующий день пришла очередь цирка и гладиаторов, потом настало время для страстных объятий в комнате, снятой близ Марсова поля. Рейхенбаха опьяняла суета великого города, Ильзабет тоже не осталась равнодушной: ее глаза светились, лицо пылало. Они не могли спать и блуждали по кривым узким улочкам от сумерек до рассвета.

Конечно, они знали заранее, где начнется пожар: в Большом цирке, где сходятся холмы Палатин и Целий. Осталось лишь заранее устроиться на вершине Авентина, откуда открывался прекрасный вид.

Вырвавшись из цирка, неукротимое пламя охватило вершины холмов, затем потекло вниз. С огнем как будто никто не боролся; Рейхенбаху даже показалось, что отдельные пожары вспыхнули сами собой на окраинах, будто настал праздник поджогов. Так или иначе, полотнище огня скоро стало сплошным. С неба сыпалась черная сажа, и без того жаркий летний воздух стал удушающим.

Первые два дня процесс разрушения зачаровывал. Храмы, дворцы и арки превращались в ничто, вечный город на глазах таял, отступал в никуда. Потом неудобства, опасность и однообразие этого зрелища приелись.

— Не пора ли нам? — спросил Рейхенбах.

— Подождем,— ответила Ильзабет.

Огненная стихия, похоже, доставляла ей чувственное удовольствие: Ильзабет трепетала от возбуждения, глядя, как пламя пожирает квартал за кварталом. Лицо ее блестело от пота. Ильзабет прижалась к Рейхенбаху, ненасытно сверкая глазами.

— Нет, не так скоро,— возразила она тихо и страстно.— Хочу видеть императора.

Как и следовало ожидать, цезарь Нерон, отдыхавший в провинции, вернулся в Рим. Торжественная процессия пересекла обугленный город. Император часто сходил с носилок, чтобы осмотреть сгоревший храм или дворец. Ильзабет и Рейхенбах смогли разглядеть его у входа в сады Мецената: толстая шея, заметное брюшко, тонкие лодыжки, нездоровое лицо.

— Смотри! — прошептала Ильзабет.— Разве он не прекрасен? А где его лира?

Лиры, однако, не было. Только нелепый театральный костюм и румяна на щеках.

Нерон бросил в толпу горсть монет и взошел на уцелевшую в саду башню: несомненно, чтобы лучше видеть.

— Горло пересохло,— сказала Ильзабет, прижимаясь к Рейхенбаху.— И легкие забились пеплом. Забери меня с собой в Лондон. Покажи мне Шекспира.

Под потолком тускло освещенной пивной в Чипсайде тоже слоился дым — сладкий дымок от поленьев в камине, такой уместный сырым февральским днем. Ильзабет и Рейхенбах играли в слова, сидя в затянутом паутиной углу и ожидая появления артистов. Ильзабет соображала легко и быстро, не хуже его самого, и Рейхенбаху это доставляло удовольствие. Ему нравилась ее стремительность и сила духа.

— Не всякий выдержиттакое путешествие,— сказал Рейхенбах.— Но мы особенные.

— Не такие, как все, по эту сторону кривой Гаусса,— усмехнулась Ильзабет.

— Да уж! Такое самомнение ужасно.

— Может быть. Но у него есть основания, милый.

Рейхенбах накрыл ее руку своей — Ильзабет ответила пожатием пальцев. Такой женшины ему встречать не приходилось. С каждым днем Рейхенбаха тянуло к ней все сильнее и сильнее. Мешала счастью только мысль о возвращении за терминатор, в родное настоящее время, где права путешественников не действуют, где нет сладости полной свободы. Где придется забыть об Ильзабет. Правда, его никто не торопит домой.

Послышался шум. Смех и громкие возгласы заполнили таверну. Актеры, наверное, и поэты: Бербидж, Хеминдж, Аллен, Конделл, Кемп, Бен Джонсон, может быть. А это кто? Худой, с высоким лбом, глаза светятся, как фонари во тьме. Право, кто же еще это может быть. Как только они не писали это имя: Шагспер, Чекспер, Шекспайр... Вот он, среди друзей, требующих белого вина и мальвазии. За высоким лбом прямо сейчас теснятся Гамлет, Меркуцио, Отелло, Готспер, Просперо и Макбет. Рейхенбаха одолело то же жаркое волнение, что охватило Ильзабет при виде Нерона. Он повертел головой, пытаясь расслышать обрывок блестящего застольного разговора, поймать строку стихотворения, родившегося тут же, угадать сюжет, обретающий форму прямо сейчас. Тщетно. Издалека ничего не разобрать.

— Надо подойти ближе,— пробормотал Рейхенбах.

— А как же правила?

— Je m’en fous! [26] Наплевать (фр.). Я быстро. Людям вроде нас не клицу беспокоиться о правилах. Долго не задержусь, обещаю.

Подмигнув, Ильзабет послала ему воздушный поцелуй. Впла-тье с низким вырезом она выглядела великолепной шлюхой.

Шагая по лежащей на полу соломе, Рейхенбах чувствовал дрожь под коленками. Вот он, дальний стол, где нет ни одного свободного места.

— Мастер Шекспир! — громко произнес Рейхенбах, перекрывая гомон.

Голоса смолкли, головы повернулись, глаза смотрели холодно и недружелюбно. Рейхенбах заставил себя не отступать. Вынул из кошеля два грубо отчеканенных шиллинга и положил их на стол перед Шекспиром.

— Хочу поставить вам пару бутылей лучшего белого вина, — объявил Рейхенбах,— от имени и ради доброго сэра Джона!

— Сэр Джон? — переспросил Шекспир равнодушно.— Сэр Джон Вудкок? Сэр Джон Холкомб? Я не знаю вашего сэра Джона, сударь.— И покачал головой, сдвинув брови.

Рейхенбах покраснел, чувствуя себя дураком.

Толстяк, сидевший рядом с Шекспиром, неожиданно пихнул того локтем:

— Думается мне, он о Фальстафе говорит, Уилл. Ты не забыл Фальстафа?

— Сказать по правде, никого иного я не имел в виду,— откликнулся Рейхенбах.

— Фальстаф,— повторил Шекспир, мрачно глядя куда-то вдаль.— Я помню имя. Благодарю тебя, мой друг, но шиллинги свои возьми обратно. Угощение от незнакомца я не принимаю.