Роберт Сильверберг - На дальних мирах (сборник)

Там нас встретил, улыбаясь, добродушный человек с протезом ноги (он сам этим похвастался) и искусственной левой рукой воскового цвета.

— Это меня на Сириусе-четыре отделали,— объяснил он.— Но я исключение: исследовательские экипажи странствуют годами, и ничего им не делается. Маккиз и Хогмуг летают уже двадцать шесть лет, пока это рекорд. Сообщения идут каждые несколько месяцев, а ребята уходят все дальше от Земли.

— Хорошо,— кивнул Брок.— Что там нужно подписать? Давайте бумаги.

Первым расписался Брок. Я поставил ниже свой лихой росчерк и аккуратно сложил пакет документов в трех экземплярах, чтобы передать его нашему полусинтетическому вербовщику.

— Замечательно! Великолепно! Добро пожаловать в корпус!

Ветеран протянул нам руки: Броку правую, волосатую, мне левую, восковую. Я стиснул ее, гадая, чувствует ли он силу моего пожатия.

Три дня спустя мы покинули Землю. С тех пор как сама идея уйти родилась в наших головах, ни Брок, ни я ни на минуту не остановились, чтобы задать себе ядовитый вопрос: «Зачем?»

Мы вступили в корпус, мы оставили Землю. Мотив не указан или неизвестен. Мы одиннадцать лет без передышки странствовали от одного диковинного мира к другому. Привыкли и почти перестали удивляться.

На четвертый день пребывания на Альфекке-II Брок сломался. Мучительная боль вырвалась наружу. Короткое слово, сказанное шепотом в корабельной лаборатории, разрушило одиннадцать лет бесцветного покоя.

Я смотрел Броку в глаза долго, не меньше полминуты. Облизнув губы, спросил:

— Что ты имеешь в виду, Брок?

— Ты прекрасно знаешь.

В его голосе не было раздражения. Брок сообщал мне очевидную истину.

— Об одном только мы не спрашивали себя одиннадцать лет, поскольку знали, что ответа не найти. Мы ведь любим узнавать ответы. Так зачем же мы здесь, на Альфекке? Для чего за спиной у нас сто шестьдесят три планеты?

— К чему этот разговор, Брок? — Я пожал плечами.

За бортом солнце поднималось к зениту, а мне было холодно и першило в горле, будто аммиачная атмосфера просачивалась внутрь.

— К чему? Ну да, можно ничего не говорить. Можно позволить этому гноиться еще одиннадцать лет. Ладно. Раз уж вырвалось само — давай решим сейчас. Нам не нравилось на Земле, поэтому мы улетели. Так?

Я кивнул.

— Но это плохой ответ на вопрос,— продолжал Брок,— Что тут исследовать? Зачем блуждать от планеты к планете? Нигде нельзя дышать, нигде нет ни людей, ни городов. На Ригеле-пять есть зеленые крабы, на Кафе — песчаные рыбы. Какого черта мы ищем, Хаммонд?

— Может, себя? — спросил я очень тихо и спокойно.

— Не мути воду,— презрительно скривился Брок.— Мы ищем себя? Да мы стараемся себя потерять.

— Неправда!

— Лучше признайся...

За кварцевым иллюминатором на каменистой земле, усыпанной щебнем, вились грубые лианы, почти как древесные стволы. Они шевелились, вяло и неуклюже.

— Мы покинули Землю, потому что не сумели приспособиться. Слишком людно и слишком грязно для наших деликатных натур. Выбор у нас был простой: либо спрятаться в собственную раковину лет на восемьдесят, либо сбежать к звездам. Мы сбежали. Но здесь никого нет, кроме нас двоих.

— Мы хорошо приспособились друг к другу,— заметил я.

— И что с того? Сможем ли мы вписаться в земное общество? Вот ты, например, хочешь обратно? Помнишь ту команду, Мак-киза и Хогмута? Они вернулись на Землю после тридцати трех лет в космосе. Согласно отчету, крыша у них поехала через восемь минут после посадки.

— Хорошо, вот тебе вопрос попроще: с чего ты вдруг решил ныть? Именно сейчас. Мог бы сдержаться.

— Попроще? Видишь ли, это часть того же самого вопроса. Я нашел ответ, и он мне не нравится. Мы здесь потому, что на Земле нам ничего не светит. Мы там не справимся.

— Ерунда!

— Ерунда? — Брок кисло улыбнулся.— Ладно, предложи что-нибудь другое. Хаммонд, мне действительно нужен ответ. Немедленно.

— Почему бы нам не выпить? — кивнул я в сторону синтезатора.

— Потом. Когда закончу искать ответ.

В моей голове детали происходящего понемногу сложились в четкую картину. Брок, всегда полагавшийся на себя, Брок, вечно уверенный в себе, исчерпал до дна свою самодостаточность, заглянув слишком глубоко.

— В восемь лет мне пришло в голову спросить отца, что находится за пределами вселенной,— сказал я.— Ну, если вселенная содержит по определению все на свете, что лежит за ее пределами? Отец посмотрел на меня, рассмеялся и посоветовал об этом не думать. Но не получилось: я размышлял до глубокой ночи и проснулся с головной болью. До сих пор не знаю, что там, снаружи.

— Вселенная бесконечна,— насупился Брок.— Она замыкается на себя.

— Вполне возможно. Но я все думал об этом. Меня беспокоила Первопричина. Беспокоила, пока не повзрослел.

— Или пока не освоил растительный образ жизни,— ядовито улыбнулся Брок.— Укоренился в болоте своего невежества и сидишь тихо, потому что вырываться на свободу слишком больно. Угадал?

— Ты ошибся, Брок. Я вступил в корпус исследователей.

День подошел к концу. Я заснул в гамаке и увидел сон, яркий и неприятный. На следующее утро сон долго не хотел отпускать меня, оставшись наростом на теле реальности.

Брок хмуро молчал до самого вечера, и долгая пешая прогулка по унылой «тундре» не улучшила его настроения. Набрав код на панели, он взял пару коктейлей, поставил диск Сибелиуса, воткнул наушник в ухо и мрачно уставился в темнеющее небо за стеклом иллюминатора. У Альфекки-II нет луны, потому ночь здесь черна, как в космосе, только звезд гораздо меньше из-за мутной атмосферы.

Помню, что я наконец задремал. Слева хрипло дышал Брок, и моя сила воли растворилась в полусне, я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Когда я погрузился еще глубже, пришли сны.

Наверное, их породило горькое замечание Брока о том, что я «укоренился в болоте своего невежества».

Я освоил растительный образ жизни в буквальном смысле. Пустил материальные корни в почву, оставаясь самим собой.

Приковал себя к месту помимо желания.

Пойманный за ноги, я не мог вырваться, как ни старался. Оставалось только размышлять.

В воздухе качались руки — или ветки?

Я прикован.

Корчась, я мечтал достать до каменной гряды на горизонте, продвинуться хотя бы на ярд, хотя бы на дюйм. Тщетно. Меня зажало в могучем капкане с бархатными челюстями. Ни боли, ни мучений, ни возможности пошевелиться. Я просто врос в землю.

Я проснулся, мокрый от пота. Брок спал в своем гамаке — кажется, мирно. Хотелось рассказать о кошмаре, но я не стал его будить.

И в конце концов заснул опять.

Без сновидений.

Будильник зазвонил в семь ноль-ноль, почти за час до рассвета.

Брок встал сразу. В полусне мне слышалось, как он расхаживает по каюте. Продолжит ли он вчерашнее, думал я, стряхивая с себя остатки пережитого. Будет ли снова жадно искать ответа? Будет ли исходить желчью?