Андрей Лях - Синельников (сборник рассказов)

Совсем вылетело из головы — у нас же здесь есть определитель плезиозавров — здоровенная книжища с роскошными картинками. Согласно указаниям шефа я взялся за определение и сразу понял, что дал маху. Надо было осмотреть всю скотину целиком, а я видел только голову, да кусок шеи, а похожих голов в определителе пропасть.

Вот будь ты неладна. Растолкал Вудстока, вышла безобразная сцена с руганью, угрозами и мольбой на коленях, но все-таки совладал и вдвоем, с книгой под мышкой, пошли назад к озеру. Прихватили еще фотоаппарат и жестянку с беконом — бог знает, что эти твари едят.

Туман стоял прежний, но нам даже и глиссер спускать не пришлось — вот она, голубка. И началось. Никогда я не любил разных змей и крокодилов. Вода по пояс, холодина, одной рукой приманиваю, в другой — Вудсток, да гори оно огнем!

Вот вылезла она, правда, без охоты, что-то ей неуютно. Мы и так, и сяк, а все без толку — ни на шаг нельзя отойти — сейчас убежит. Выплясываем вокруг, и ничего в голову не приходит. Однако же осенило меня — сунул в руки Вудстоку дюралевое весло, вразумил и говорю — скреби ей брюхо! Она и рада — сразу на бок, лапу задрала — когда еще такого дождешься! Вудсток скребет, а сам хохочет-заливается, ходуном ходит — кажется, подвинулся малость.

Я сел рядом на глиссер, листаю книгу. Опять какая-то дьявольщина — ищу, ищу — нет, воля ваша, ну явно кого-то не того поймали! Тут у всех длиннющие шеи, и плавники, и цвет черно-глянцевый — любо-дорого смотреть. А у нашей — довольно приличные лапы, шея так себе, и шкура с рыжиной, корявая. Что за акула империализма? Не везет, хоть тресни. Сфотографировал их с Вудстоком, отобрал у него весло — еле пальцы расцепил — и пошли домой. Он все смеется.

Только входим в дом — телефон. А у самого уже дурное предчувствие. Вызывали Москву? Очень хорошо. Пожалуйста, баба Настя.

Как да что, все прекрасно, жара немыслимая, колбаса в холодильнике протухла, собирались ребята, все жалели, что тебя нет, помолвка по этому новому обычаю, так интересно.

Какая такая, спрашиваю, помолвка, а внутри что-то обрывается. А как же, отвечает, Леночка выходит за Игоря Всеславина.

Что-то она там еще говорила, я не понял, отдал телефон Вудстоку — пусть в Москве английский смех послушают — и вышел на улицу, душно стало. Бреду, а сам повторяю — вот тебе съездил, вот тебе съездил. Выходит, значит. И ни одной сигареты! Ну дела, ну дела! Ай да славное море, священный Лох-Несс! Вот тебе съездил! И эта здесь, устроившись на глиссере мордой своей диапсидной. Черт тебя принес, холеру, из твоего мезозоя! Жил бы себе как человек. Подвинься, птеродактиль.

Ну, Игорь Всеславин, конечно, слов нет, одни ботинки — три моих стипендии. Помолвка. Ну, правильно, вывали язычино. Что за судьба — одним страшилищам я по душе. А думал — возвращаюсь, встреча, а дальше почему-то представлялось так: лежу я больной, открывается дверь, входит Елена с разными авоськами и говорит: «Ах ты мой бедный, ну как ты тут без меня, посмотри, что я тебе принесла». Кто мне теперь такое скажет? Баба Настя? Она-то, конечно, скажет, потому что я ей вообще вместо сына, но ведь это баба Настя.

Рассопелась. Ясное дело, ноздри — голова пролезет. Нет уж, хватит, сама чешись. Пора мне идти, там шеф, небось обзвонился, ничего я на этой железяке не высижу. И ты за мной? Ну пошли, подруга дней моих суровых. Даже на задних лапах умеешь. Смеялся бы, ей-богу, кабы плакать не хотелось.

Подхожу к дому — снизу слышно, как там Вудсток похохатывает; возле крыльца — лендровер и около него — белокурая Джин с великим Френсисом. Гляжу, выражение и цвет лиц разительно меняются и обозначается тенденция к бегству. Вам-то чем не угодил? Какой тиранозаврус? Вы сигарет привезли?

Я где-то перепутал. В прошлый раз я свернул налево сразу за мостом, у мастерских, там метров триста по грунтовой дороге, потом по проселку через лес, как-то складно перебрался по буеракам на другой проселок, снова на шоссе, и через полчаса — Талеж, город молодых физиков. Или химиков.

Но сегодня вышла какая-то ерунда. До лесного проселка я добрался легко, и гнал по нему без всякой задней мысли, пока не сообразил, что что-то слишком долго еду, и овраги слева — не было такого. Поворачивать назад не хотелось, прикинул и решил, что рано или поздно, но в шоссе я упрусь.

Но шоссе как сквозь землю провалилось, проклятый просёлок заворачивал то на север, то на восток, «виллис» прыгал на кочках, и вдруг лес отпал назад, и я вылетел то ли на пустошь, то ли на вырубку.

Ни черта понять не могу. Остановил машину, осмотрелся. Далеко впереди лес — как ниточка, налево как будто обрыв — неужели до реки долетел? вокруг поле не поле, пастбище с тропинками. Откуда здесь такая дикая степь? Не в Сибири же, слава богу.

Короче, нужно возвращаться к началу, пока не поздно. Сел на место, повернул ключ зажигания — что такое? Еще раз. Гробовое молчание. Так. Посмотрел на часы — шесть. Скоро начнет смеркаться.

Я открыл дверцу, свесил ноги, открыл свежую пачку. В мотор не полез. Я эту коробку изучил досконально — либо заводится с пол-оборота, либо развинчивай до основания. Колымага, конечно, фантастическая, купил у одного золотаря-самоучки на гонорар от последнего английского издания; тот умелец собрал ее из не поймешь каких студебеккеров и мерседесов — ручная работа, двенадцатый век.

Ехал-то я на свадьбу. Не на свою, конечно. Варвара, теть-Настина племянница, уехала в этот самый Талеж по распределению, оставив мне на память без суда и драки свои двадцать четыре метра, а через полгода прислала письмо, что выходит замуж по любви, за гравера, да вдобавок слепого. Вот это я никак в толк взять не могу. Как это — гравер и слепой? Мой вертолет должен был составить самую существенную часть свадебного поезда. Посмотрим, сказал гравер.

Никакого желания шевелиться у меня не было. Странно как вообще раскачался на эту поездку, не надо было бы. Что ж, теперь сижу, курю в неведомом месте, сердце чаще не бьется. Я еще десять раз подумаю, прежде чем начну отсюда выбираться. Вы не удивляйтесь, я все объясню.

Елена-то моя умерла, вот какая штука. Когда она вышла за этого Всеславина, я еще подумал: ну все, тут мне и крышка. Ничего подобного. Доучились, практика, госы, и после диплома поехали они, оригиналы, в свадебное путешествие на Тянь-Шань, в тот самый забытый богом Санговар, откуда все и началось. О ту пору я держался. Орел орлом.

Потом сказали — лавина. Вот когда во мне все оборвалось. Но и это оказалось еще не конец, кое-что было приготовлено похлеще. Я не помню Елениного отца, но мать была очень милая женщина, даже как-то кормила меня пару раз. Вдруг — месяца два уже прошло — звонит она мне и потухшим теперь своим голосом говорит: зайди.