Виктория Угрюмова - Дракон Третьего Рейха

Исчез танк тихо и безропотно: ни криков, ни грохота, ничего подозрительного. Только шелестел ветер в тонких ветках вербы, потрескивал легкий морозец, и о реальности происходящего свидетельствовали лишь следы гусениц танка — непривычно широкие и глубокие, обрывающиеся будто бы на полуслове.

Салонюк потрясенно оглядел опустевшую местность и перевел дух. До него медленно доходило, что и он сам, и находящиеся в его подчинении бойцы были на волосок от смерти. Вынырнувший из ниоткуда и укативший в никуда танк мог стать жирной точкой в последней фразе их славной биографии.

— Уф-ф! — сказал командир и невозмутимо опустился в ближайший сугроб.

Ноги повиноваться отказывались.

Лишенный такого живого воображения Жабодыщенко подскочил к нему и начал вытягивать начальство из снега, полагая, что ему (начальству) там не место. Не положено командиру партизанского отряда сидеть в снегу в полуобморочном состоянии, ибо тогда бойцам остается только коллективное помешательство на почве пережитого.

Пыхтящий и сопящий Микола Салонюка не взбодрил и не успокоил.

— Ну ж бо ото як в сказци про три порося: яку вони хатынку не построять — вовк все спортить! Жабодыщенко! А що ты мени дыхаеш в вухо, як бегемот на переправи? Николы не сказав бы, що ворогу ця халупа приглянеться… — Тарас почухал в затылке и, обращаясь к одинокой вербочке, сообщил: — Як мудро казав генерал Шкрабалюк: николы не кажи николы, бо в житти таке бачити доведется, що потим на себе дивишься и почуваешь, як ота дурна свыня на карнавали у папуасив.

— Во и я кажу: тильки-то почув цей гром, здалося мне шось недобре, — встрял Жабодыщенко.

Салонюк попытался отцепить подчиненного от рукава своего ватника:

— Що ты в мене вчепывся, як рак? Какого дидька лысого ты тут робиш? Я ж тоби наказав буты на посту с того боку хаты!

— Товарыш Салонюк, — обиделся Жабодыщенко, — да с того боку никого нема та ничего не видно, окрим бисова зимового лиска. От я и решив вам про це сказати… Та не успив. И як ця клята танка подкралася до нас, не розумию!

— Через такий талант, як ты, Жабодыщенко, у мене життя як у собаци на перелази. Ось зараз щось треба робыть, а ты заместо того трындиш, мов склянка. Годи чавкаты своим ротом, хапай гвинтивку та добряче с хлопцами тукайте, куды фашист заховався!

Молчавший до сих пор Перукарников горестно вздохнул, подхватывая автомат:

— Эх, говорил мне ефрейтор Бурулькин: не наливай кашу в флягу, а я его не послушал.

Это заинтриговало Жабодыщенко.

— Ну и шо було потим?

— А ничего. Пришлось выкинуть на следущий день. — И нырнул под нависающее бревно.

— Кого, кашу чи флягу? — устремился следом Жабодыщенко.

— Да все — и кашу, и флягу, потому что стали они навеки неразлучны, как вот мы с тобой и наш ротный миномет, будь он неладен.

— Ну и до чого тут миномет? Не розумию. Ты про кашу кажи, шо ты з ней зробив?

Но истории многострадальной каши не суждено было завершиться этим прекрасным морозным утром.

Изумрудно-зеленое свечение, гораздо более необычное, нежели вареная перловая крупа, вытеснило из головы партизан все посторонние мысли.

— Товарищ Салонюк! — заорал сообразительный Перукарников (у которого, заметим в скобках, был инженерский диплом). — Вам на это стоит посмотреть, а то, сдается мне, оно вот-вот исчезнет!

Жабодыщенко, открыв рот, доверчиво глазел на чудо:

— Матинка ридна, шо ж воно таке?!

На желтом крашеном полу была небрежно начертана магическая пентаграмма, из центра которой волнами расходился необычайный зеленый свет. Во всяком случае, Мулкеба безошибочно признал бы в этом рисунке пентаграмму, а вот ушлый Салонюк — хотя таких умных слов не знал — с интересом его разглядывал:

— Це якийсь Галин ведьмацкий малюнок. Мабуть, щоб до хаты никто не совався. Бачите, фрицу вже хана, вид него одно зелене марево осталось.

Маметов испуганно затараторил:

— Командира, командира, не можно нам здесь стоять, шайтан больно злой! Моя, твоя, вся наша отряда пропадать! Маметов никогда Ташкент, Малика, мама не видать! Бежать надо!

Сияние, словно почуяв неладное, начало то вспыхивать, то угасать, словно давало понять, что вот-вот должно произойти НЕЧТО. Салонюк отступил на шаг и прикрыл лицо рукой.

— Маметов дило каже: зараз нам треба звид-сы тикаты, бо поперетворюемося в яких-небудь летучив тварив! Галя и не на таке здатна.

Первым поддался панике Сидорчук. Отдавливая ноги Перукарникову и Маметову, он ломанулся к выходу, приговаривая:

— Тикаем, тикаем, хлопцы! Здоровше будем.

В этот момент сияние вспыхнуло и с оглушительным треском охватило всех присутствующих, будто заграбастало мягкими и теплыми лапами. На краткий миг у партизан потемнело в глазах, а когда они снова обрели способность четко видеть, то выяснилось, что зеленый свет исчез, равно как и избушка с разрисованным полом, и зима, и родной хутор Белохатки.

Они обнаружились в неизвестной местности валяющимися посреди летнего — благоухающего и цветущего — поля.

Перукарников выбрался из-под лежащего на нем Сидорчука:

— Вот черт, едва зенки не повылазили. Фу, жарища как в аду… — И стал расстегивать телогрейку.

Маметов сидел среди цветов, крепко сжимая в руках автомат:

— Командира! Моя умирать — или уже в Ташкенте?

— Та, може, и в Ташкенте, — рассудительно заметил Салонюк, протирая глаза. — Бис его знае! Судя з того, що я почуваю себе, як яечня на сковороди, то або в пекли на тому свити, або у Маметова на батькивщине.

— Чур мене, чур, чур, нечистая… — перекрестился Жабодыщенко.

— Ну що ты бормочешь, що ты бормочешь, — скривился командир. — Це робыты вже пизно. Зараз це не допоможе! Треба хочь якусь оборону зайняты для проформу.

Очевидно, с этой целью он перевернулся на живот и стал осторожно осматриваться. Перукарников подполз поближе.

— Товарищ командир, похоже, ничто нам не угрожает, кроме этой чертовой жары. Может, устроим осмотр личных вещей да переоденемся потихонечку… пока снова не похолодает?

Салонюк собрался было возражать, но утер рукавом льющийся по лицу пот и пробормотал:

— А бис с тобой, може, ты и правый! Все передягаемося! Та винтовки держати напоготови!

Спустя полчаса они сидели в тех же разноцветных ромашках и пытались уразуметь происходящее.

— Чует мое серденько, — доверительно поведал Салонюк, — що тут без Галиных выкрутасив не обийшлось. Де мы, кто мы, що це?

Риторические вопросы — штука сложная и непонятная. Во всяком случае, Маметов их не признавал вообще.

— Это я, — с готовностью откликнулся он, — красноармейца Маметов, и тут как дома, тепло, хорошо, можно трава собирать, варить, чай пить.

— Це тоби, Маметов, не Ташкент, — назидательно молвил Салонюк. — Тут треба бути обережными. Звисно, фрици теж не сплять, десь здалеку за кожным нашим кроком спостеригают. Сподиваються, що мы колы-нибудь оступимося. Ось так. Ну, хлопци, яки будуть думки та пропозиции?