Андрей Белянин - Охота на гусара

Однако же среди пленных оказался сам адъютант генерала Ожеро. Молодой человек был голоден и болен тоской по родине, стакан водки без закуски развязал ему язык – он доподлинно подтвердил наличие в Ляхове отряда генерала, спешащего на соединение с корпусом Бараге-Дильера. Количество врагов могло существенно увеличиться, но тут крайне вовремя явился граф Орлов-Денисов – на лихом коне, с тремя полками и улыбкой во всё лицо. Дружески пожав руку мою, он повернулся к Фигнеру и Сеславину:

– Очень надеюсь, господа, что вы нас поддержите.

– Я в ответе за них, – сурово вскинув бровь, прямолинейно заявил я. – Не русским выдавать русских!

В подтверждение сих слов демонстративно положил руку на рукоять пистолета. Сеславин оценил это как шутку, громогласно рассмеялся и подтвердил готовность воевать вместе.

Фигнер с некоторой усмешкою поправил новенькую повязку на правом ухе (о ужас!) и, коснувшись перчаткой свежайшего шрама у щеки, медленно кивнул. В его голубых девичьих глазах на миг вспыхнул знакомый красный огонь, мне даже показалось, что и скрежет клыков был слышен всем окружающим… Но заржали кони, забили барабаны, и под казачье гиканье партии наши пошли на эпохальную битву под Ляховом!

Таинственная история с волком-оборотнем так и осталась недосказанной. Повторять ее в суде офицерской чести я не решился из боязни быть осмеянным. И без того полевые записи мои кишели такими невероятными чудесами, что никак не приличествовало серьёзным мемуарам действительного гусарского подполковника. А то, что Фигнер в любом случае мерзавец и сволочь, все убедились и без моего участия, сразу же по окончании того памятного боя. Однако же не будем забегать вперёд, итак…

При виде нас французы не дрогнули, заняв круговую оборону. Мои казаки из полка Попова-Тринадцатого развернулись на левом фланге. Граф Орлов-Денисов пошёл по правому, партии соучастников наших, с пушками и орудиями, ударили во фронт. Грохот разрывов слился с величественным русским «ура-а!», всё поле заволокло пороховым дымом, сквозь который на ощупь пробирались наши отчаянные лошади.

Французы дрались, как бешеные черти. Им нельзя было отказать в отваге, но, казалось, сама земля российская горела под ногами захватчиков. Мы сжимали клещи вокруг Ляхова, то наступая, то отскакивая, подобно охотничьим псам, взявшим медведя. Не буду приводить всех случаев героизма и отваги, проявленных товарищами моими, скажу один лишь, врезавшийся в память…

Некий улан на моих глазах гнался с саблей за французским егерем. Но каждый раз, когда егерь целил в него из пистолета, тот отъезжал прочь и преследовал вновь, стоило егерю обратиться в бегство.

Заметив сие, я закричал:

– Улан, стыдно!

– А шо, ваша честь? – незамедлительно ответил он. – Я таки обязан подставлять свою грудь под пулю?! И де тот портной, шо залатает такую дырку?

– Но вы же мучаете и себя и его!

– Ой, да шо ви говорите, кого я мучаю?! Посмотрите же глазами – он сам упадёт к вечеру, не выдержав такого темпа!

– Улан, я приказываю!

– Ша, не надо шороху, – мгновенно повинился он, видя грозный ствол уже в моей руке. После чего вновь бросился на француза, догнал, выдержал его выстрел и саблей поверг врага наземь. – И теперь ви с этого довольны, ваше благородие?!

Я не успел ответить, как шальная пуля в ту же секунду раздробила ему правую ногу. Странность того случая состоит в том, что, будучи приставленным мною за сей подвиг к Георгиевскому кресту, улан не мог носить его… Ибо оказался бердичевским евреем! Возмущению моему не было предела, получалось, что законописцами нашими храбрость могла быть закреплена за любой национальностью – будь ты русский, малоросс, чеченец, калмык или даже (прости меня, грешного!) литовец, но никак не еврей! Однако сей героизм, произведённый при личном участии моём, твёрдо говорил: нет такого рода людей, кои были бы непричастны к честолюбию и, следовательно, непригодны к военной службе…

Чеченский доложил о разбитии кавалерии противника, Сеславин рассеял арьергард неприятельского корпуса и прикрывал с гусарами наши пушки. Граф Орлов-Денисов всей мощью разбил едва ли не двухтысячную колонну кирасиров. Я во гневе и пылу сражения приказал (о отродье Чингисханово!) жечь село, сараи и избы с засевшими там стрелками противника. Где и что конкретно делал Фигнер, мне неведомо. Искренне надеюсь, что и он приложил руки к общему делу…

Вечерело. Ляхово горело в разных местах, стрельба продолжалась… Я был уверен, что, если бы при наступлении ночи генерал Ожеро свернул свои войска в одну колонну и двинулся большой дорогою к Долгомостью и Смоленску, все наши покушения оказались бы тщетными. Потери с обеих сторон были весьма существенными, и второго сражения мы бы просто не потянули. Оставалось надеяться на благородство французов, обратить всё в милую шутку и, не дожидаясь удара возмездия, быстренько разбежаться по углам, но… фортуна распорядилась иначе. Впрочем, как и всегда… такая уж она капризная дама.

Когда наутро, невыспавшиеся и утомлённые, мы были готовы извиниться и откланяться, послышался барабанный бой впереди стрелковой линии и навстречу нам выдвинулся небритый парламентёр. Пока мы с Сеславиным, прыгая от радости, хлопали друг друга по спине, а граф возносил благодарственную молитву Николе Угоднику, хитрый Фигнер самочинно сбежал на переговоры к генералу Ожеро в Ляхово.

Собственно говоря, особых разговоров там не было, все практические вопросы исчерпались в течение получаса. Результатом сего спектакля явилась полная и безоговорочная сдача двух тысяч рядовых, шестидесяти офицеров и одного генерала военнопленными.

Долгие три, а то и четыре часа обезоруженные французские солдаты пёстро перемешанными колоннами шли, освещаемые блеском пожара, из горящего села в ближайшую деревеньку. Там, кое-как растыкав нахлебников по сараям и овинам, мы с трудов праведных повалились спать в великой усталости забыв слова кесаря: «Что не доделано, то не сделано!»

Нет, не подумайте плохого, пленные французы вели себя как мыши под хвостом у кота, а вот кое-кто… Да вы уже наверняка догадались, кто именно, подло пользуясь сном боевых соратников своих, быстренько накатал рапорт, взял с собой генерала Ожеро и важных офицеров и со всей партией бегом бросился к светлейшему.

Там, на главной квартире, Фигнер легко убедил Михаила Илларионовича, кто есть единственный виновник сего подвига! В награждение наглец получил позволение везти известие о сей победе самому императору, к коему он незамедлительно и отправился. Уж чего и как Александр Самойлович наплёл государю, нам неведомо, но на весь свет была объявлена победа под Ляховом как победа полководческого гения Фигнера над мужеством генерала Ожеро! Нас вроде бы там и не было вообще, а если и были, так только под ногами мешались…