Евгений Лукин - КАПУСТА БЕЗ КОЧЕРЫЖКИ

За все время разговора ни одного толкового вопроса.

— Никто, — ответил я.

— Ну, а где вас этому учат?

Может, они шутили — не знаю.

— Нигде, — ответил я. — Мой отец и моя мать делали то же самое. Не поработаешь — не поешь. Кто мне принесет еду, если я не пойду и не соберу ее?

— А что вы едите? — спросил тот же уродец.

— Кляпок, — ответил я. — Они в камнях живут. Черные — съедобные, а серые цемент дают для домов.

— Цемент? — спросил один из уродцев, — А как же они его дают?

— Очень просто, — ответил Па. — Какают.

— Хороший цемент, — подтвердил я, показал на дом и сказал: — Этим цементом мы камни склеиваем. Очень крепко оклеиваются.

— А ставни из чего? — спросил тот же уродец. — Очень красивые ставни.

— Из прапрапрапрапрапрабабушкиных панцирей, — ответил я. — Это еще когда прапрапрапрапрадедушки, когда выели своих матерей, сделали крышки на окна. У нас зимой сильный ветер дует. Не будет крышек — замерзнем.

— А у вас что-нибудь растет? — спросил уродец.

В толпе опять Засмеялись.

— Мы растем, — ответил я.

— Вы меня не поняли, — сказал уродец. — Что-нибудь другое, кроме вас и кляпок.

— Нет, — ответил я, — А нас разве мало?

— Ну а что едят кляпки? — спросил уродец.

— Мамины панцири, — ответил я. — Что же еще?

— Да, действительно. Что же еще, — сказал уродец и посмотрел на горы. — А вот ты говорил что-то о женском городе. Где это?

— Не ходите туда, — сказал Па. — Они съедят вас. Три дня назад Пу пошел за кляпками, далеко зашел, и его съели, а ему еще до праздника зачатия оставалось два года.

— Сколько же ему было лет? — спросил уродец.

— Как сколько, — удивился Па. — Сколько положено — год.

— Так, значит, вы живете всего три года?

— Да, — ответил я. — А вы сколько?

Уродец мне ничего не ответил, а только спросил:

— А если не ходить на праздник зачатия?

Мы все вместе удивились.

— А мы и не ходим, — ответил я. — Исполняется три года женщинам, три года мужчинам, женщины приходят в дом к мужчинам, и справляется праздник зачатия, а через четыре месяца рождаются люди. Мамин панцирь относят в горы, а потом на этом месте ловят кляпок.

— Ну а если сбежать от женщины? — спросил уродец.

Все-таки у них явно не все в порядке: «сбежать от женщины»!

— Как же сбежать? — спросил Па, — Кто же тогда будет праздник справлять?

— Да и зачем тогда жить, — сказал я, — Мы всю жизнь живем для этого праздника. Это же праздник зачатия.

— А кто будет рожать? — спросил Па.

— Да, я как-то об этом не подумал, — сказал уродец.

Все засмеялись. Все-таки они неплохие ребята. Странные, но ничего. Может, они сбежали от своих женщин? Я как об этом подумал, мне их сразу стало жалко.

— Вы нам не подарите несколько кляпок, если можно, живых? — спросил уродец.

Видно, не мне одному стало жалко уродцев. Человек пятьдесят забежали в свои дома. И каждый принес по кляпке. Один из уродцев достал что-то блестящее и начал туда складывать кляпок. Одна кляпка выпрыгнула у него из руки и побежала к скалам. Уродец кинулся за ней.

— Не трожь! — закричала кляпка. — Не трожь — укушу!

Уродец остановился, а мы смеялись до звона в ушах.

— Так они тоже разумные? — спросил один из уродцев.

Тут все попадали от смеха.

— А как же, — дергая себя за уши, сказал я. — Мне одна кляпка два часа небылицы рассказывала, чтобы я ее не съел.

Уродец опустил блестящее на землю, и все кляпки повыскакивали, но мы их быстро переловили. Одна болтливая кляпка начала упрашивать уродцев, чтобы Па отпустил ее, но Па откусил ей голову, а потом доел и все остальное. Уродцы смотрели на нас и, кажется, сильно удивлялись. Потом один из них сказал что-то непонятное:

— А может, так и надо.

А другой сказал:

— Кто из вас хочет полететь с нами на нашу планету посмотреть, как мы живем?

А третий тут же сказал ему:

— Не надо.

Тогда я сказал им:

— Здесь, у нас, вы хорошие, а какими будете там — мы не знаем. Вы нас отвезете к себе и бросите или съедите, как мы кляпок, и мы никогда не узнаем праздника зачатия, а наши женщины не будут рожать. Прилетайте лучше вы к нам. С вами весело.

— Спасибо, — сказал уродец.

Они подарили мне блестящий шарик и ушли в башню. Через полчаса башня загудела, потом заревела и поднялась в воздух. МЫ махали им руками, пока башня не скрылась за тучами.

Вот этот блестящий шарик. Зачем он мне? Завтра праздник зачатия. Я иногда жалею, что не полетел с ними посмотреть, как они живут. Теперь-то уж поздно. А вообще я доволен, я видел очень много и знаю, что этими штуками они со мной говорили.

Будильник был электронным, и поэтому он в назначенную нано, что ли, секунду стал испускать отвратительные, совершенно бездушные сигналы с частотой обращения электрона вокруг ядра будильника: «пап-пап-пап». Нет, скорее «уап-уап-уап». Даже не так — ну, словом, нет в человеческом языке подходящего междометия.

Он вернулся из страны грез и идентифицировал себя: голова, должно быть, по-прежнему рыжая, уютно устроилась на подушке, тело удобно вытянулось под одеялом. Его рука легко нашарила неумолкающий будильник и нажала кнопку. А когда рука стремглав возвращалась в теплый пододеяльный мир, то по инерции скользнула чуть дальше и наткнулась на дивные рельефы богоданной супруги. Рельефы глубоко вздохнули, из-за сребровласого затылка вынырнул ее сонный голос:

— Ну вставай.

Он погладил ее дивный бок и пододвинул свое тело поближе.

— Ты давно вернулась?

— Два часа назад.

— Много работы было?

— Да так…

Он придвинулся совсем близко и нащупал на теле супруги нечто волнительное. Она убрала его руку и опять вздохнула всеми фибрами души.

— Вставай же, господи, на работу опоздаешь.

Он сделал еще одну попытку рукой, но она решительно отбилась.

— Ну ты с ума сошел? Я умираю — спать хочу… Тебе во сколько сегодня выходить?

— В семь, кажется.

— Так чего ж канителишься?

Он смачно зевнул и неожиданно заснул. Супруга, услышав мерное дыхание, вернула мужа в реальность.

— Ну вставай же. — Она толкнула его задницей и вдруг от слишком резкого движения заснула.

— Сейчас, сейчас, — пробормотал он, разбудив ее своим бормотанием.

— Рубашку я тебе вчера погладила, на стуле висит.

— Спасибо. Сейчас, сейчас…

А в закрытых глазах уже поплыли счастливые картинки сна, и рука утонула в складках ночной сорочки и тела супруги, как в этакой счастливой субстанции.

— Сейчас, сейчас, — он вернулся усилием воли, — ты спи. Сейчас яичницу съем, кофейку, там, кофей… ку… сейчас…