Оберон Ману - Апокалипсис every day (СИ)

Феликс раздул пламя в жаровой трубе, снял с горловины самовара сапог, повернул и подсоединил металлическое колено вытяжной трубы, уходящей в дымоход камина. Похлопал по начищенному боку ведёрное русское чудо и сел в третье кресло. Чайный набор, то есть чашки, блюдечки, варенье, нарезанный лимон и много что ещё размещались на двух этажах передвижного столика возле камина, по ту сторону от самовара.

Фридрих с глубоким вздохом облизал деревянную расписную ложку. Он родился заново. Natürlich, в переносном смысле этого слова. Но от этого ему не было менее хорошо.

— Премного благодарен, господа. Право, мне даже не совсем понятно, почему вы так хорошо относитесь ко мне.

— Так, а чего же тут понимать, — благодушно ответил полковник, — ты к нам по-человечески, и мы к тебе по-человечески. Завтра будешь писать отчёт в свой банк, напиши просто, что всё в порядке, церковь ваша восстанавливается, кладбище восстанавливается, работы идут полным ходом. Завтра вы с майором съездите туда, или в понедельник, без разницы. Майор вам всё там сфотографирует, приложите фотографии к отчёту.

Фридрих удивился. Но выразить удивление не успел. Полковник продолжал:

— Деньги ваши никуда не делись, никто их не украл. Крутить, да, крутили. Куда же без этого? На одну зарплату в наши дни жить нельзя. А то дети, насмотревшись телевизора, будут говорить: «Папа, зачем тебе охранять тех, у кого много денег? Убей их, а деньги принеси нам, потому что мы хотим кушать». И нет никакой гарантии, что ты их однажды не послушаешь. В наши дни, если есть возможность прокрутить наличные, их надо крутить. Это практически единственный источник реального заработка для таких, как мы. И вся разница только в том, что и мёртвые, и здание каменное подождут, никуда не денутся. Те, кто крутят зарплаты врачей и учителей, пенсии пенсионеров и пособия инвалидов, поступают намного хуже нас, господин Ингер.

И приказ на подготовку компромата на вас, извините уж за прямоту, пришёл ко мне сверху. Если бы прокруткой ваших денег занимался лично я, всё обошлось бы и так. Но я, при всём своём чине, тоже только пешка в более крупной игре. Я даже не знаю: где крутили эти бабки, — здесь или в Москве. Скорее всего, в Москве. Весь крутёж и вся крутизна сконцентрировались сейчас там.

Вы нам не мешали. Более того. Вы могли сразу по приезде отослать отчёт, что ничего нет, и у нас могли бы быть неприятности. Я уж тут, извините, приказал отслеживать все ваши контакты. Вы этого не сделали. Я не буду углубляться в причины. Главное, что всё было именно так, как я сказал. Поэтому извольте получить вашу честно заработанную долю.

И перед ошеломлённым Фридрихом, прямо на ту же доску, на которой он только что вкушал вкуснейший борщ, выложили несколько пачек денежных купюр крупного достоинства

Оглядев кучу наличных, Фридрих отрицательно покачал головой.

— Я не могу, вот так, взять эти деньги…

— Мы вас понимаем. Везти всё это через две таможни, да, это понятно. Тогда вы завтра же, перед тем как навестить строительные объекты или после этого, — отправитесь с майором в банк и всю сумму в марках перечислите на ваш счёт, посмотрите, тут всё правильно?

И с этими словами полковник положил поверх денег бумагу с номером счёта. Того самого, о котором Ингер, простите, Ганс Мюллер договаривался со своей сестрой Эльзой перед отъездом в Россию.

Уж что-что, а профессиональная память банкира…

— Откуда у вас это? — спросил Фридрих, едва лишь справился с шоком.

Полковник скромно улыбнулся.

— Работаем понемногу…

— У вас в России что, все бывшие сотрудники КГБ ушли в милицию?

Полковник усмехнулся.

— Это вряд ли. Просто, как сказал классик, всё перемешалось в доме Облонских.

— Я вижу, ваша милиция способна сделать всё, — не переставал изумляться Фридрих.

— Это вряд ли, — ненавязчиво вмешался в беседу майор.

А потом они с огромным удовольствием весь вечер пили чай из самовара у камина. И разговаривали о пустяках. Фридрих научился пить чай из блюдечка. О деньгах, равно как и о других делах, они в тот вечер больше не говорили.

Утро воскресенья прошло в неспешном пробуждении, умывании из ручного рукомойника, в частности. Фридрих Ингер веселился, как ребёнок. Поддевал снизу ладонями штырь регулятора ручной подачи жидкости, ждал, когда из открывшегося отверстия натечёт достаточное количество охлаждённой за ночь открытым воздухом воды, плескал в лицо, фыркал от удовольствия.

— Жить в музее! — восклицал он. — Это прелестно!

— Какой музей? — недоумевал майор. — Рукомойник обыкновенный.

— Но я такого никогда раньше не видел, — объяснял немец. — Это есть реликтовый объект человеческой культуры! Он должен иметь место в музее!

— Да у нас по деревням вся Россия такими пользуется, зажились в городах, просто.

— Город — это хорошо, — не соглашался Фридрих. — Город есть центр культуры!

Майор усмехался, ждал своей очереди.

Потом все вместе пили чай из самовара, поставленного на воздухе.

— Откуда этот запах? — спрашивал Фридрих, вытягивая шею.

— Так просто самовар правильно поставлен. На сосновых шишках, — объяснял майор.

Дымок из высокой, коленом вбок, дымовой трубы, — относило в сторону. Но запах свежего дыма всё равно был неистребим. И придавал чаепитию на открытом воздухе особый вкус. Даже варенье, сваренное женой полковника, на свежем воздухе казалось вкуснее.

— Мальчишкам на улице тоже всё вкуснее кажется, — говорил полковник.

— Будем, как дети, — усмехался майор, намазывая на хлеб толстый слой варенья.

Фридрих держал перед собою блюдечко и отчаянно дул на него. Налить в блюдце крутой кипяток из продолжающего гореть самовара, плеснуть туда же заварки из особого чайника под толстой ватной куклой для сохранения тепла, тут же остудить и немедленно выпить. Было в этом варварском обряде что-то притягательное. Как сказал бы добрейший рыцарь человеческих душ, господин Вольфдитрих, в этом было что-то от понарошку.

Потом, после утреннего чая, больше похожего на плотный завтрак древнего лесоруба топором, неспешно собирались в дорогу. Полковник, видя удовольствие гостя, вытащил из погреба двухлитровую банку полюбившегося тому варенья. Банка еле-еле уместилась в атташе-кейсе. Туда же, в качестве сувенира, положили крупную сосновую шишку, понравившуюся Фридриху своим вальяжным видом, и блюдечко для чая. Блюдечко завернули в старую одежду.

— Приедешь домой — вымоешь, — говорил майор. — А так гарантия, что не разобьётся.

По дороге заехали к полковнику, высадили у подъезда. Полковник, прихватив две сумки с запасами из дачного погреба, махнул им рукой на прощанье. По пути к дому Фридриха заехали к восстанавливающейся немецкой церкви.