Андрей Валентинов - Даймон

Не могу его винить. С моим Даймоном не так тоскливо, кроме того, он честно пытается мне помочь. В меру своего разумения, естественно.

Оказывается, среди прочих дел, принудивших Даймона совершить некое путешествие, был поиск лекарств (!) для моей скромной персоны. Дух пояснил, что в их мире лекарств «бесова уйма» (он употребил ещё более крепкое выражение), но все они изготавливаются на соответствующих фабриках. Воспроизвести их ни я, ни мои спутники не в силах. Посему Даймон озаботился узнать мнение иных учёных духов по поводу целебных свойств южноафриканских трав, деревьев и минералов.

Разговор с моим невидимым собеседником и сам по себе подействовал весьма положительно. Я даже решился пошутить, изложив своё представление, как должна выглядеть фабрика в мире Ином, равно как тамошние специалисты. Даймон посмеялся, однако, после задал свой обычный вопрос: отчего я почитаю его духом? Он — «обычный» человек, получивший возможность «установить связь» (все то же его выражение) тоже с человеком, но из другого «измерения». В «обычном» мире мы друг для друга не существуем, но это вызвано лишь несовершенством наших чувств и технических возможностей.

Я не стал противоречить, но будучи человеком из «обычного» мира, в очередной раз проверил себя, выстроив очевидное умозаключение. Мой Даймон в «обычном» мире (равно как «измерении») отсутствует. Но мы с ним общаемся, значит, он, по крайней мере в момент общения, «где-то» существует. Следовательно, это «где-то» — за пределами «обычного» мира, населённого живыми людьми.

Могу ли я считать его «обычным» человеком? Как ни печально, но в очередной раз вспоминается предание: умершие порой никак не могут понять, что с ними случилось.

Между тем, мне был предложен длинный перечень местных растений, трав и деревьев, снадобья из которых, якобы, способны помочь. Названия давались на африканских наречиях и одновременно на латыни (!). Вероятно, в их мире европейские духи досконально изучили Африку. Увы, Даймон старался зря. Некоторые травы мне известны, но явно бесполезны в моем случае. Другие названия ни мне, ни Мбомо, ни иным нашим спутникам ничего не говорят.

Впрочем, один раз я искренне посмеялся. Даймон с самым серьёзным видом порекомендовал порошок из коры дерева Pausinystalia Johimbe и очень обрадовался, узнав, что оно мне хорошо известно. Даймон поведал, что добавление этого порошка (в коем, оказывается, содержится некий элемент «йохимбин») в пищу, укрепляет самочувствие, нервную систему, силу мышц и даже делает походку «лёгкой и пружинистой» (!!!).

Причина моего смеха очевидна. Даймона здорово обманули его учёные духи. В больших дозах порошок из коры Pausinystalia Johimbe — самый настоящий паралитический яд. В малых же дозах негры применяют его в качестве афродизиака, надеясь преумножить свои возможности на поле страсти. Некоторые европейцы, соблазнившись рассказами об очередном «волшебном снадобье» потщились следовать их примеру. Результаты этих опытов доктор Ливингстон не мог комментировать без употребления обычно несвойственных ему выражений.

Мне даже стало жаль Даймона. Он так пытался мне помочь! В конце концов, озабоченный дух заявил, что требуется «хотя бы» хинин, то есть, экстракт из коры хинного дерева, растущего в Андах. Если бы я путешествовал по Чили… Мне приходилось читать о блестящих опытах с хинином, но Даймон вновь ошибся: кора хинного дерева спасает от малярии, моя же лихорадка совсем иного рода.

Разговор наш уже заканчивался, когда Даймон внезапно заявил, что мне следует немедленно, при первой же оказии, возвращаться к побережью, где я смогу получить квалифицированную помощь, а заодно поведать миру о результатах своей многолетней работы. Пресекая мои возражения, он рассказал вот что:

По имеющимся у него сведениям доктор Дэвид Ливингстон в ноябре 1853 года отправится в путешествие с той же целью, что и я: изучение рельефа Южной Африки и характера её речной системы. Тоже ноябре, но 1857 года, доктор издаст в Лондоне книгу, в которой будет доказано существование южноафриканского «блюдца». Но он не станет первооткрывателем. За три года до этого председатель Королевского Географического общества Мурчисон, используя письма самого Ливингстона, подробно обоснует реальность «блюдца» — чисто теоретически, не выходя из кабинета.

О судьбе шотландца Ричарда Макферсона будет известно лишь то, что он пропал где-то в Южной Африке. Его последнее, очень краткое письмо, датировано августом 1851 года. Все результаты исследований исчезнут вместе с ним. Вместо со мной.

Я поверил. И не только потому, что мы с доктором Родериком Мурчисоном неоднократно беседовали о возможностях «вычислить» рельеф Южной Африки, не покидая Лондона.

Даймон ушёл, и мне внезапно стало легче, что и позволило вернуться к дневнику.

К вечеру небо покрылось тяжёлыми тучами. Они странной формы — словно кто-то сложил их из детских кубиков.

Михаил Щербаков.

(4`53).

«И вот кругом тайга, пурга, и хоть умри, не убежать. Раз леса много, значит, должен кто-нибудь рубить его. И будешь ты его рубить, и коченеть, и подыхать».

— Малюю-ю-юня! Мой малю-ю-юня! От видишь, як всэ добре. Ты полежи, а я тэбэ всего обцилую. Малюю-ю-юня!..

По тёмному потолку — лёгкие световые зайчики, рука Вари на груди, губы скользят по лицу. Не хочется спорить, не хочется уходить, и думать не хочется. Лучше просто закрыть глаза.

— Малюю-ю-юня!

И так бывает. Думал, все потерял, все в прошлом, только и осталось — вспоминать. Мучаться, злостью исходить — на мир, на себя самого, на Варю, которая из-за поганых серёжек…

Серьги девушка снимать не стала. Она и сейчас на ней — та, что в правом ухе, тёплая от их тел, слегка касалась Алёшиной щеки. А перед тем, как обнять его и потянуть на знакомое одеяло, Варя отступила на миг, посмотрела прямо в глаза, головой тряхнула. Наверняка хотела, чтобы золото зазвенело, голос подало. Не получилось — беззвучно колыхнулись лёгкие невесомые колечки.

— Як, Алёша? Красивая я?

Что ответить? Правду, конечно — красивая, глаз не отведёшь. Только и без золота в ушах Варя такая. А серьги, если приглядеться, ни то, ни се. Никакого впечатления.

Варя явно думала иначе. Специально лишнее мгновения у кровати постояла, вновь головой качнула…

— Я так скучила, Алёша, так скучила…

Не стал отвечать, только руку на Варином плече сильнее сжал. Лучше не говорить, лучше молчать. Тонкая дверь из деревоплиты, фикусы на подоконнике, свет в близких окнах соседнего корпуса, старенький кассетник на полу. Его маленький Эдем. Изгнали, снова впустили… Нет, не думать, не сейчас!

— Мой такый хороший. Не можу без тебя, малюня, не можу!..