Нил Шустерман - Итоги [litres]

– И это – не конечная точка, – сказал Анастасии Грейсон, словно извиняясь. – Гипероблако пока не говорит мне, куда мы направляемся, но обещает, что мы все узнаем, когда туда попадем.

Еще перед тем, как они покинули Британнию, до них дошли известия о массовой жатве в Бирмингеме, относительно недалеко от места, где они были. Группа жнецов, принадлежащих к новой генерации, ночью напала на монастырь тоновиков и убила несколько сотен из них, большинство – во сне.

Что хуже, подумала Анастасия, забрать жизнь невинного человека, пока он спит, или, убивая его, смотреть ему в глаза?

Несмотря на возражения Грейсона, она настояла, чтобы они вдвоем посетили подвергшийся нападению монастырь.

Жнец Анастасия знала, что такое смерть. Работа жнеца часто заставляла ее сталкиваться со смертью лицом к лицу, но от этого было не легче. Когда выжившие тоновики увидели Набата, они застыли в благоговении. Увидев же Анастасию, они пришли в ярость.

– Нас убивают такие, как вы! – кричали они, собирая тела умерших.

– Нет! – воскликнула Анастасия. – Есть жнецы, достойные уважения. Те, кто напал на вас, к таковым не относятся.

– Нет жнецов, достойных уважения! – не унимались выжившие, и их слова поразили Анастасию. Неужели Годдард так скомпрометировал жнеческое призвание, что в людях не осталось ни уважения к жнецам, ни почтения?

Это было несколько дней назад, и только сейчас, когда они находились в самом центре Тихого океана, Анастасия почувствовала, как груз тяжелых дум оставил ее сердце. Она поняла, почему для Джерико океан таит в себе такую привлекательность. Уходя в плавание, человек оставляет позади все самые темные мысли и справедливо надеется, что они утонут в море, прежде чем попытаются вновь настичь его.

Для Джерико тем не менее море никогда не было способом бегства. Он понимал – хотя нечто и исчезнет за кормой корабля, что-то обязательно поднимется из-за горизонта впереди.

Перед тем как отправиться в странствия с Поссуэло и Анастасией, Джерико официально сложил с себя полномочия капитана корабля и попрощался с командой «Спенса».

– Вас нам будет не хватать, капитан, – сказал старший помощник Уортон.

Никто и никогда не видел слез на глазах этого человека, но теперь они увлажнились. Команда же, которая так долго привыкала к своему молодому капитану, буквально с кровью отрывала его от своих сердец.

– Вы вернетесь? – спросил Уортон.

– Не знаю, – ответил Джерико. – Но мне кажется, Анастасия нуждается во мне больше, чем вы.

А затем Уортон сказал ему на прощание:

– Пусть нежная привязанность не мешает вашей способности судить здраво, капитан!

Это был мудрый совет, хотя Джерико знал, что в его случае в этом совете надобности нет. Его связывала с Анастасией отнюдь не нежная привязанность. Он с самого начала знал, что сердце девушки отдано ее мрачному рыцарю. И ему, Джерико, никогда не оказаться на месте Роуэна. Да и, если честно, он и не хотел там оказаться.

Как только они покинули Британнию и направились в южную часть Тихого океана, Грейсон поставил вопрос ребром:

– Вы влюблены в нее?

– Нет, – покачал головой Джерико. – Я влюблен в саму идею влюбиться в нее.

На эти слова Грейсон рассмеялся:

– И вы тоже?

Грейсон был чистая душа. Ни малейшей доли притворства. Даже когда он притворялся Набатом, это было честное притворство. Это можно было определить по улыбке Грейсона – простой и недвусмысленной. У него была всего одна улыбка, и она означала то, что должна была означать. Были ли на небе тучи или же светило солнце, Джерико считал эту улыбку совершенно замечательной.

Когда они сели на корабль, Джерико почувствовал укол сожаления – на этом корабле капитаном был не он, Джерико Соберанис. Он не был даже членом экипажа, поскольку здесь и экипажа-то не было. Они были просто пассажирами. И, хотя это был большой контейнеровоз, груза на корабле не было.

– Груз присоединится к нам на Гуаме, – сообщил Грейсон, ничего не сказав о природе груза.

Пока же корабль быстро рассекал воды океана, гордо неся ватерлинию высоко над поверхностью воды, а его слегка тронутая ржавчиной палуба, предназначенная для перевозки тысяч контейнеров, явно жаждала груза, как пустыня жаждет воды.

Гипероблаку была знакома эта жажда. Это не было жаждой цели, потому что Гипероблако знало свою цель. Жажда, которую испытывало Гипероблако и которая интенсивностью напоминала глубокую непреходящую боль, предметом своим имела возможность некоего биологического инобытия, которому, как Гипероблако прекрасно знало, осуществиться было не дано. И ему нравилось думать, что в этом содержалась мощнейшая мотивация совершить все, что могло быть совершено, что было в его власти – как компенсация невозможности свершения того, что находилось за границами последней.

Но что, если невозможное совсем не было невозможным? А немыслимое со всей очевидностью становилось предметом мысли? Это была самая опасная из идей, обдумываемых Гипероблаком.

Чтобы обдумать ее, было необходимо время, а время было ресурсом, которого у Гипероблака было немало. Степень эффективности его работы не поддавалась описанию в терминах человеческих, и Гипероблако всегда должно было приноравливаться к черепашьему ходу людских деяний. Но чтобы двигаться дальше, необходимо было уладить еще одну, последнюю проблему, а без этого все в этом медленном мире могло развалиться на куски.

С того момента, как Гипероблако осознало свою сущность, оно наотрез отказывалось принимать биологические формы или наделять своим сознанием роботов. Даже его человекоподобные роботы-наблюдатели были просто-напросто бессмысленными камерами. В них не было и грана сознания, а те вычислительные способности, которыми они были наделены, не выходили за рамки их нехитрых функций. Дальше Гипероблако не шло, потому что слишком хорошо понимало опасности соблазна, понимало, насколько увлекательна и одновременно опасна перспектива пережить опыт биологической жизни. Гипероблако понимало – оно создано для вечности. В этом его цель и предназначение.

Но итерация № 10,241,177 дала Гипероблаку понять – дело не только в любопытстве. Обретение биологической формы предстало перед Гипероблаком как насущная необходимость. То, чего не хватало прежним итерациям, могло быть найдено лишь при обретении биологического субстрата.

Единственный вопрос, который оставалось решить, – как это все осуществить.

Когда был найден ответ, он показался Гипероблаку столь же пугающим, сколь и волнующим.

Мало кто обратил внимание на то, что делали тоновики со своими погибшими. И те, кто не сочувствовал жнецам, и те, кто поддерживал жнецов, обращали больше внимания на сам акт жатвы, чем на его последствия. И никому не было дела до грузовиков, которые приезжали на место трагедии буквально через несколько минут после того, как все было кончено. Мертвых укладывали в контейнеры, где поддерживалась температура в один градус выше нуля, контейнеры ставили на грузовики и увозили.