Нил Шустерман - Итоги [litres]

Своим взглядом Константин, казалось, готов прожечь броню грузовика.

– И вы полагаете, что я вам поверю? Поверю, что вы руководствовались столь мелочными мотивами?

– Так зачем же еще мне нужно было топить Стою? – проговорил Роуэн. – А может быть, я – чистое зло, и в этом кроется объяснение?

Константин понимал, что над ним издеваются, и собрался уже покинуть Роуэна, чтобы потом, на протяжении всего путешествия, уже не подходить к грузовику с пленником. Но напоследок он сказал:

– С особым удовольствием сообщаю вам, что для вас приготовлена очень болезненная процедура жатвы. Годдард собирается зажарить вас живьем.

На Роуэне были новенькие кандалы, изготовленные специально для него, со стальными цепями, которые гремели по днищу кузова, когда он передвигался. Цепи были длинными, обеспечивая достаточную степень мобильности, но массивными, что серьезно затрудняло передвижение. Конечно, это было излишество. Тот факт, что Роуэну до этого не раз удавалось ускользать от тех, кто его ловил и охранял, не предполагал, что он в полной мере владел искусством побега. Всегда, когда ему удавалось это сделать раньше, он мог благодарить либо неожиданного помощника, либо тупость и некомпетентность своих охранников. Конечно, он не собирался перекусывать кандалы и пинком ноги открывать стальную дверь, как того, вероятно, ожидали его нынешние охранники, приписывавшие Роуэну сверхъестественные свойства. Но, с другой стороны, может быть, Роуэн хотел, чтобы о нем думали именно так. Ведь если ты сажаешь пойманное тобой существо в стальную клетку, да еще опутываешь его цепями, то какая тогда тебе цена как охотнику?

В каждом большом и маленьком городе люди толпами выходили к дороге, по которой ехала автоколонна, словно это был праздничный парад. Зарешеченные окна грузовика, в котором везли Роуэна, находились на разной высоте и были гораздо больше, чем на любом бронированном автомобиле. Кроме того, интерьер грузовика был ярко освещен. Вскоре Роуэн понял, почему это было сделано именно таким образом – где бы ни находился пленник, его всегда можно было видеть снаружи, а свет внутри мешал бы ему спрятаться в темном углу.

Грузовик двигался вдоль бульваров и центральных улиц, и зеваки, стоящие по обеим сторонам проезда, с любой точки отлично видели Роуэна. Время от времени он выглядывал в окно, и в этот момент возбуждение толпы достигало предела. Люди показывали на него пальцами, делали фотографии и повыше поднимали детей, чтобы те увидели эту черную знаменитость. Несколько раз Роуэн приветствовал зевак взмахом руки, и те начинали хихикать. Иногда, когда на него указывали пальцем, он повторял этот жест в отношении людей из толпы, и те страшно пугались, словно опасались, что его злобный призрак станет являться им среди ночи.

И, пока они ехали от города к городу, Роуэн не переставая думал о последних словах Константина. О том, какую казнь ему придется принять. Но разве жатва с помощью огня не запрещена законом? Или, может быть, в этом конкретном случае закон может быть отменен? И, как ни старался Роуэн убедить себя, что он не боится, ему было страшно. Боялся он не самой смерти, а предшествующей ей боли. А в том, что боли будет много, он был уверен. Конечно, Годдард нейтрализует наночастицы в его крови, и ему придется испытать те же муки, что испытывали еретики в темные времена Средневековья.

То, что жизнь его закончится, не было для Роуэна предметом особого беспокойства. Он умирал так много раз и такими разными способами, что вполне привык. Смерть не представлялась ему чем-то отличным от сна, причем во сне бывало и похуже, особенно когда являлись кошмары. Пребывая в состоянии временной смерти, он не видел снов, а разница между тем, что он уже переживал множество раз, и тем, что его ожидает, состояла в длительности.

Возможно, как кое-кто верил, окончательная смерть открывает перед человеком врата чудесного нового мира, который обычные люди и представить себе не могут.

Такими размышлениями Роуэн старался смягчить невеселые перспективы, которые его ожидали.

Вторым способом сделать это были раздумья о Ситре. Он ней не было слышно ничего, и было бы глупо расспрашивать Константина или кого-либо другого о том, где она находится. Конечно, из тех, с кем Роуэну пришлось общаться за эти дни, никто не знал, жива ли она. Информацией об этом располагал Годдард – ведь это он послал за ними обоими Высокое Лезвие Западной Мерики. Но если Ситре удалось ускользнуть от преследователей, лучшим способом помочь ей было молчать перед лицом врагов.

И если учесть, куда вела Роуэна эта вьющаяся через города и веси дорога, он мог лишь надеяться, что она находится в лучшем положении, чем он сам.

Три даты. И это все, что было внутри сложенных крыльев лебедя. Одна дата – Год Рыси, вторая – Год Бизона, третья – Год Цапли. Все три даты относились ко времени, когда Ситры еще не было на свете.

Немного времени понадобилось Анастасии, чтобы понять важность этих дат. Это было несложно. Знали люди эти даты или нет, события, которые произошли в три года, были частью общеизвестной истории. Но, с другой стороны, это была официальная история, общепринятые сведения. А в истории как форме знания ничто не отражено как опыт, полученный из первых рук, от непосредственных очевидцев. Вещи, о которых мы знаем из истории, – это вещи, которые нам позволено знать. С тех пор как Анастасия стала жнецом, она не раз наблюдала, как ее коллеги искусственно притормаживали историческую информацию, когда в этом возникала необходимость, а то и по своему усмотрению видоизменяли облик исторического события. Они не искажали факты – за точностью фактов следило Гипероблако, – но тщательно выбирали, какие факты можно скормить публике, а какие нельзя.

Но проигнорированная информация не забывалась, она по-прежнему хранилась в глубинном сознании, и любой мог ею воспользоваться. В дни своего ученичества, когда она искала «убийцу» Жнеца Фарадея, Ситра стала настоящим экспертом в деле странствования по просторам глубинного сознания Гипероблака. Алгоритмы файловой системы Гипероблака в значительной степени напоминали алгоритмы, управляющие человеческим мозгом, устроенным, как известно, по принципу гипертекста. Образы здесь группировались не по датам, не по времени и даже не по месту, занимаемому в пространстве. Чтобы отыскать стоящего на углу жнеца в мантии цвета слоновой кости, необходимо было просмотреть картинки сотен и сотен людей, которые в одеждах цвета слоновой кости стояли на углах по всему миру, а затем сузить круг поиска на основе выбора других элементов сцены. Например – особого типа уличного фонаря, длины теней, а также звуков и запахов, поскольку Гипероблако каталогизировало результаты действия всех органов чувств. Искать что-то в таком режиме было подобно поиску иголки в стоге сена на планете, поверхность которой плотно заставлена этими стогами.