Святослав Логинов - Мост над Прорвой

— Я не хочу.

— Тогда — спи. Завтра день трудный, поблажек не жди.

День действительно выдался тяжёлый, хотя и однообразный до крайности. Шли и шли, остановившись лишь один раз у чистой промоины, чтобы напоить бычков. Парень носился как угорелый, стараясь заработать одобрительный взгляд проводников. Нарти и Клах, переложив на подпаска основную работу, даже находили время перекинуться парой фраз:

— Ничего парнишка-то. Я думал, нам малолетнее чудовище дадут.

— А он и есть — ничего. Ему здесь выкобениваться не перед кем, вот он и успокоился. А то бы выдал пенок, да таких, что ты его первый выгнал бы куда подальше. Они в этом возрасте все такие. Матерям с ними не управиться, вот и гонят с глаз долой — кого на смерть, кого — к нам, в мужской посёлок.

— Я правильно понял, что бычков они тоже выгнали?

— Правильно. Ты представь, что произойдёт, когда этакое стадо беситься начнёт…

— А у нас, что же они не бесятся?

Клах усмехнулся.

— Вот мы их сейчас пригоним, и пастухи почти всех бычков под нож пустят. Два десятка быками оставят, а остальных кастрируют. И станут вместо быков тихие и спокойные волы. А те, у которых естество сохранится, от сверстников будут отдельно; их в стадо к старым волам определят. У них не побалуешь.

— А что ж матери сами подросших бычков не скопят?.. — начал было Нарти и удивился, видя, как Клах замахал руками.

— Об этом и думать забудь! И чтобы ни полусловом, ни намёком не подсказал матерям такую мысль. Сам думай, начнут они бычков скопить, будут всё стадо оставлять себе. У них будет много мяса, у нас только, что охотники добудут. Это ещё не беда — проживём. А вот то, что нам пахать будет не на чем, ведь волы у матерей останутся. А раз волы там, то и пахота там. Только старухам землю орать несподручно — сила не берёт. Значит, займутся этим молодые женщины, те, которых даже от проводников прячут. Но такая работа всё равно не для женских рук, и будут у молодых матерей вместо детишек выкидыши и пупочная грыжа.

Клах прервал рассказ, заорал на отстающего бычка и удачно саданул ему верёвкой по тем органам, которые бычку вскоре предстоит потерять.

Родной берег был уже виден и ощутимо приближался, когда Клах скомандовал становиться на ночёвку. И тут же, не дожидаясь расспросов, пояснил:

— Домой надо возвращаться рано утром, потому что мужчины захотят немедленно бежать на женскую сторону. И удержать их будет невозможно. А на ночь глядя, куда они побегут? Пропадут все — и дело с концом. Да и я устал, надо напоследок отдохнуть.

Какой уж отдых в Прорве, но всё-таки лучше, чем ничего.

Убегавшийся мальчишка повалился в мох и немедля уснул, так что Нарти пришлось на руках переносить его под бок лежащему бычку, где парнишке не страшен будет утренний мороз.

Сами проводники на этот раз устроились подальше от мальчишки, чтобы поговорить без помех. Если подпасок сбежит в эту ночь, то сам же будет виноват. А со стадом в последний день двое проводников как-нибудь справятся; свой берег уже видать.

— Всё запомнил, что я рассказал? — спросил Клах, — когда они устроились между мерно дышащими бычками.

— Запомнил.

— А понял всё?

— Старался понять.

— Теперь слушай остальное. Если таких мальчишек, как наш пастух, в женском селении оставлять, они беситься начинают. Не потому, что они плохие, а из-за женского запаха. Он им головы мутит. У зверей такое тоже есть, ты должен знать.

— Я знаю. Я и волчью свадьбу видел, и глухариный ток, и олений гон… Самцы за звериных матерей бьются, иной раз смертным боем.

— Вот именно. Только у диких зверей гон раз в году бывает, а у людей он всегда. Если не развести мужчин и женщин по разные стороны Прорвы, то мужчины всех перебьют, а в первую очередь — себя самих. А так — женского запаха нет, значит, жить можно. Ну а материнское селение раз в год нашествие женихов выдержит.

— Погоди… Ведь мужчинами становятся не все, их по жребию выбирают. Остальные в селении остаются, старятся понемногу.

— Про жребий — забудь. Нет никакого жребия. Выдумки всё это. Заранее известно, кому быть мужчиной, кому — стариком. Как начнут выжившие мальчишки с того берега на наш выбираться, и те, кто своим ходом дойдут, и те, кого ты приведёшь, когда будешь новых проводников натаскивать, то здесь их для начала обедом накормят. Парни-то голодные, всё смолотят, ещё ни один не отказывался. А еда выходит с подвохом. Знаешь, в лесу гриб растёт, папухой называется…

— Если его ногой пнуть, дым жёлтый идёт, — тихо произнёс Нарти.

— Он самый и есть. Только брать его надо, пока он молоденький, белейшего цвета и дыма не пускает. Вот этим грибом новичков и окармливают. Сварят и в кашу замешают или ещё куда. Одни от такого угощения засыпают и спят без просыпу двое суток. Как оклемаются, их снова кормят — и так целый месяц. После этого люди становятся тихими, спокойными, а всякое мужское начало в них угасает. Почти как у кладеных быков, только без ножа люди обходятся. Заодно окормленные забывают, что с ними было в детстве. Оно и понятно, зачем помнить то, что плохо кончилось. Есть папуху старики продолжают и потом, особенно весной. Специально для этого по осени, когда папухи много, её заготавливают, сушат. А некоторым этот гриб впрок не идёт. Рвать их начинает и корёжит так, что умереть можно. Вот из этих, на которых гриб не действует, и получаются мужчины. Их друг от дружки разводят — кого в огородники, кого в пастухи; чтобы они встречались пореже, не дрались, не покалечили друг друга ненароком. А с окормленными им драться неинтересно, настоящей ярости против окормленных нет. Кроме того, мужчины помнят кое-что о своём детстве, хотя говорить об этом не принято.

— Я почти ничего не помню, — вставил Нарти. — Меня тоже окормили папухой?

— Ты папухи даже не пробовал. Ты проводник, старики знали об этом с самого начала, едва ты появился на нашем берегу.

— А как же… — начал Нарти, но Клах жёстко перебил:

— Остальное завтра. Чего сам не увидишь, я доскажу, хотя времени будет мало. Опять же, стариков спрашивай, они тоже кое-что знают. А пока — спать надо. Вот ведь странно — завтра умирать, кажется, будет время отоспаться, а меня сейчас в сон бросает. Хотя, и в этом смысл есть. Сегодня не высплюсь, завтра не добегу…

Последние слова Клах уже не говорил, а бормотал сквозь сон. Через минуту он уже безмятежно спал, а Нарти лежал без сна, стараясь понять, как услышанное согласуется с прежними представлениями о жизни. Дело не в том, что нет никакого жребия, а всё изначально предопределено. Дело даже не в грибах, хотя услышать о них было очень неприятно. Но почему Клах сказал, что завтра его последний день? Мужчины догонят и убьют? Вот уж во что Нарти поверить не мог, так это в подобный исход. Будь ты трижды мужчиной, но с Нарти тебе не справиться. Или, может быть, проводника убьют женщины? Убьют также спокойно и деловито, как когда-то выгнали в Прорву? В такой исход тоже не верилось. Но ведь куда-то мужчины деваются, и каждый год куда-то девается старший из проводников.