Б Истон - Молиться за Рэйн

Нет! Какого хрена ты делаешь, придурок? Отпусти ее!

Я кричу на себя, обзываю всеми возможными ругательствами, но голос в моей голове заглушается эйфорией, которую я испытываю, держа эту девушку в своих руках. Она сжимает мою рубашку в своих кулаках. Утыкается лицом мне в шею. Ее дыхание учащается и становится горячим, когда она снова хихикает, прижимаясь к моей коже. У нее холодный нос. И все, что я могу сделать, это наблюдать, испытывая унижение, как мясной сосуд, в котором я живу, наклоняется вниз и вдыхает аромат ее гребаных волос.

О Боже, как же ты жалок.

Сахарное печенье. Она смеется, как дикое животное. Она похожа на выброшенную фарфоровую куклу, одетую как мальчик-подросток. И от нее пахнет чертовым сахарным печеньем.

Отпусти ее, придурок! Припасы! Укрытие! Самозащита! Вот, что тебе нужно!

Но это сообщение остается без внимания, потому что теперь мой тупой гребаный член тоже вышел из-под контроля. А почему бы и нет? Больше меня никто не слушает. Он оживает и вонзается в молнию моих джинсов, тоже ища внимания Рэйн. Я делаю маленький шаг назад, ровно настолько, чтобы удержаться от того, чтобы не пихнуть свой стояк ей в живот, как настоящий извращенец, но она отвечает мне тем же, делая свой собственный шаг назад.

Вот и все.

Момент исчез.

Смех испарился.

Мы опускаем руки и начинаем идти.

Я несу рюкзак и толкаю свой байк, чья передняя шина почти полностью спущена, когда Рэйн догоняет меня. Я все еще тверд, и, наверное, это продлится вечность, благодаря тому, как она все еще краснеет и накручивает прядь волос на палец. Я решаю сделать то, что должен был сделать в первую очередь: сосредоточиться на дороге, объезжая обломки.

— Итак… сколько нам еще идти до хозяйственного магазина? — спрашиваю я, не поднимая глаз с тротуара перед собой.

— Эмм, — Рейн смотрит вдаль, как будто отсюда может его увидеть.

В этой части города есть только старые фермерские дома, вроде ее, с неухоженными полями и дерьмовой тучей деревьев между ними. Никто ничего не выращивает. На этой земле даже нет лошадей. Только куча старых машин и ржавых сараев.

— Думаю, минут пятнадцать-двадцать. Он находится на другой стороне этого холма, сразу за катком.

Я смеюсь и качаю головой.

— Что?

— Ты говоришь, как настоящая жительница деревни.

Рэйн фыркает.

— Если ты думаешь, что я говорю, как деревенщина, то ты не слышал…

— Нет, это не из-за акцента, — перебиваю ее я. — Просто здешние жители измеряют расстояние в минутах, а не в милях и используют ориентиры вместо названий улиц.

— О, Боже мой! — у Рэйн отвисает челюсть. — Мы действительно так делаем!

Я улыбаюсь, хотя мое пулевое ранение дает о себе знать от того, что я толкаю мотоцикл вверх по этому бесконечному холму.

Она наклоняет голову набок, наблюдая за мной.

— А где ты жил до того, как вернуться? Где-то на севере?

— Можно и так сказать. — Я ухмыляюсь, смотря ей в глаза не больше секунды, прежде чем снова бросить свой смертельный взгляд на замусоренный тротуар. — Какое-то время я жил в Южной Каролине, а до этого в Риме.

— О, кажется, я была в Риме. Это ведь недалеко от Алабамы, верно?

Я фыркаю.

— Рим не в штате Джорджия. Рим, который в Италии.

— Не может быть!

Рэйн шлепает своей ладошкой по моей руке, едва не задев пулевое ранение. Я вздрагиваю и делаю глубокий вдох, но она даже не замечает этого.

— О Боже, Уэс, это просто потрясающе! А что ты делал в Италии?

— В основном я был обычным отбросом европейского общества.

Рэйн наклоняется ближе, пожирая мои слова одно за другим, как ядра попкорна. Поэтому я просто продолжаю их извергать.

— После того как я уехал из Франклин Спрингс, дольше года нигде не задерживался, обычно это было несколько месяцев, а потом меня отправляли в следующий дерьмовый дом в следующем дерьмовом городе. Как только я вышел из системы, я понял, что хочу убраться как можно дальше. Черт возьми, меня тошнило от маленьких городков. Тошнило от школы. Я устал от того, что у меня не было никакого гребаного контроля над тем, куда я попадаю и как долго там остаюсь. Поэтому в свой восемнадцатый день рождения я выбрал самое выгодное предложение из всех, предлагаемых разными авиакомпаниями, купил билет в Рим, и уже на следующее утро я проснулся в Европе.

— Из системы? — темные брови Рэйн сходятся вместе. — Системы опеки?

— Ну, да. В любом случае, — я мысленно пинаю себя за то, что проговорился. И дело не в том, что я стыжусь этого, просто сейчас я не хочу говорить о худших девяти годах моей жизни. Или вообще никогда. — Рим чертовски невероятный город. Он древний и современный, деловой и тихий, красивый и трагичный — все это одновременно. Я понятия не имел, чем займусь по приезде, но как только сошел с трапа, понял, что все будет хорошо.

— Почему? — Рэйн так увлечена моим рассказом, что спотыкается об валяющийся на дороге глушитель и чуть не приземляется на задницу.

Я стараюсь не засмеяться.

— Многие говорили по-английски. Почти все вывески были на английском языке, и меню, и даже уличные музыканты пели свои песни на английском языке. Итак, в скором времени я обменял свои доллары на евро, купил гитару у одного из уличных артистов и провел следующие несколько лет, играя классические рок-песни перед Пантеоном за чаевые от туристов.

Я оглядываюсь и вижу, как Рэйн смотрит на меня так, словно я — это гребаный Пантеон. Глаза огромные, губы приоткрыты. Я протягиваю руку и тяну ее к мотоциклу, чтобы она не ударилась головой о покрышку перевернутого микроавтобуса «Хонда», рядом с которым мы идем.

— Тебе приходилось спать на улице? — спрашивает она, не моргая.

— Нет, я всегда находил кого-нибудь, у кого можно было бы переночевать.

Это заставляет ее наконец-то моргнуть.

— Кого-нибудь, да? Ты имеешь в виду какую-нибудь девушку?

Когда я не поправляю ее, она так сильно закатывает глаза, что я почти ожидаю, как они выпадут из орбит.

— Ты тоже направлял пистолеты им в головы и заставлял платить за свои продукты?

Я поднимаю на нее бровь и ухмыляюсь.

— Только тем, кто дерзил мне в ответ.

Рэйн морщит нос, как будто хочет показать мне язык.

— Так почему же ты тогда уехал, раз тебе так хорошо жилось с твоим классическим роком и итальянскими женщинами? — дерзит она.

Моя улыбка исчезает.

— Это было уже после того, как начались кошмары. Эй, осторожнее!

Я указываю на осколок стекла, торчащий под странным углом на ее пути. Она осторожно обходит его, не спуская глаз, а затем снова обращает свое восхищенное внимание на меня.

— Туризм полностью иссяк. Я больше не мог зарабатывать на жизнь, играя на улице, а без визы я не мог устроиться на нормальную работу. И снова у меня не было выбора. Моя соседка по комнате была американкой, чьи родители предложили оплатить наши билеты на самолет обратно в Штаты, так что… вот так я и оказался в Южной Каролине.