Крэйг Дилуи - Один из нас [litres]

– Сироп.

– Вот именно. Ладно, Мэри, мне надо идти. Впереди поворот, и я хочу пойти по другой дороге. Надо кое за чем проследить.

– Нет, – сказала она.

– Кроха знает, что делать. Он и остальные будут присматривать за тобой. Ты только помни, что я тебе сказал. Скоро случится что-то очень интересное! То, как ты ведешь себя и как говоришь, – все указывает на это. Оно уже начинается, я вижу.

– Не уходи, Большой Брат!

– Мы скоро увидимся, Мэри.

Он отпустил ее руку. Мэри огляделась вокруг, но не смогла отыскать его в толпе. Мир забрал его себе, а она должна измениться. Потом она вспомнила то, что он сказал: это будет страшно, но в то же время и здорово. Сперва мир, потом сироп.

Их группа протопала мимо поблекшего знака: «Добро пожаловать в Хантсвилл!». Дети перевалили через холм, и перед ними открылась залитая светом панорама города.

– Как красиво! – сказала она.

Вдоль колонны ударили прожектора. Далекие выкрики.

«Бах, бах, бах!»

Стреляли из ружей. Она уже слышала такое в лесу.

Дети, завывая, бросились прочь с дороги. Мимо ее уха прожужжал шмель. Вспышки света – как светлячки, только еще ярче. К ней пришло туманное воспоминание: как в Дом приехал фотограф, чтобы сделать снимки ребят для журнала. Яркий блеск фотовспышки.

Мэри побрела вперед. Она тоже хотела попасть на фотографию. Снова «бах, бах». Еще один шмель прожужжал мимо уха. Какой-то треск, словно сломалась ветка.

Потом она стала лететь, совсем как Квазимодо. Мэри раскинула руки в стороны, улыбаясь до ушей.

Но нет, она не летела! Гигантская рука держала ее поперек туловища. Ее несли! Утащили прочь с дороги.

– Футбольный мяч, – проговорила она.

Ее ноги коснулись земли на хлопковом поле. Кроха пригнулся, чтобы посмотреть ей в лицо:

– Мозг сказал, чтобы я приглядывал, чтобы с тобой ничего не случилось, пока его нет. Но из этого ничего не выйдет, если ты сама будешь нарываться, чтобы тебя убили.

Мэри засмеялась.

– Понеси меня снова! Снова, снова!

Поле вокруг шелестело: дети ползли через увядающий хлопок, обходя ружья. Они не хотели попасть на фотографию.

– Мне надо идти, – сказал Кроха. – Оставайся здесь. Сиди тихо и не двигайся.

«Бах, бах, бах!»

Потом все остановилось. Стало темно и тихо. Время иногда так поступало: попросту брало и ускользало от нее. Вдалеке разваливался какой-то дом, окутанный водопадом пыли. Мэри вытянула руку и поместила его между большим и указательным пальцами. Улыбнувшись, она крепко сжала пальцы. Пока, домик!

«Бах, бах!» Уже далеко отсюда.

Мэри огляделась. Она была одна. Братья и сестры куда-то делись. В этом вовсе не было ничего интересного. Она хотела найти Большого Брата, но не имела понятия, где его искать. Ощутив усталость, Мэри подумала о том, чтобы прилечь на теплую землю. Вместо этого она принялась шагать в направлении огней. Они пели для нее, эти красивые огни, и ей хотелось подойти поближе. Темнота – это страшно. Огни обещали тепло и безопасность.

Улица с шеренгами деревьев по обе стороны. Дощатые домики. Американские флаги над входами. Почтовые ящики. Вокруг фонариков над верандами вьются мотыльки. Вдалеке пролаяла собака.

Далекий гул: еще одно здание рухнуло.

Мэри почувствовала, что за ней наблюдают. Люди смотрели на нее из окон. Она ссутулила плечи, выпрямив напряженные руки вдоль боков и наклонив лицо к земле – поза, в которой она проходила почти всю жизнь. Мэри не хотела, чтобы люди ее видели. Она такая уродина! Если они разглядят ее хорошенько, то могут расстроиться. Уголком глаза она заметила семейство, стоящее возле окна гостиной.

«Не глядите на меня», – подумала она.

Они отвернулись. И правильно, не нужно на нее смотреть.

Она хотела, чтобы они могли любить ее так же, как она любила их.

«Я хочу быть вами», – подумала она.

Мэри улыбнулась, продолжая идти вперед маленькими, неуклюжими, неуверенными шажками. Впервые за всю жизнь у нее появилась ясная мысль, и это принесло ей радость.

«Я хочу быть прекрасной, – подумала она. – Такой, как вы».

Сироп. Чувство, будто он бежит по ее венам.

Венам, которые содрогались, как мир.

Мир стремительным потоком хлынул в нее и выплеснулся обратно в вопле перерождения.

Семейство вылетело из дома сквозь ливень оконных осколков, растворяясь в воздухе облачками красного тумана, которые она всосала в себя по пути. Их пустая одежда, порхнув, опустилась на лужайку. Окна по всей улице взрывались изнутри. Красный туман заполнил воздух и обвился вокруг нее, словно смерч.

Она съела все.

Мэри разбухала. От нее начало разливаться сияние. Она становилась светом – таким красивым.

Ее зубы, клацнув, сомкнулись.

Души, воспоминания, личности запечатлелись на чистом листе ее сознания, которое внезапно, после всех этих долгих лет, оказалось живым и пробужденным.

Она ощущала их любовь.

В конце улицы блеснула фотовспышка: раз, другой, третий. На лужайке перед домом стоял полицейский, стреляя в нее из револьвера. Мэри повернула к нему ослепительное лицо. Ее длинные волосы развевались и искрились над теменем. Произошедшая с ней перемена захватила всех живых людей на этой улице, кроме него, и ей было любопытно знать почему.

Она приблизилась. Опустевший револьвер защелкал вхолостую; человек упал на колени, тоненько подвывая.

– Будь ты проклята! Давай подходи, и покончим с этим!

Мэри прочла его и обнаружила в нем отчаяние, утрату, силу, страх.

– Ты шериф. – Ее голос звучал как музыка.

– Это я грешил, не она!

– Енох, – произнесла Мэри. – Элли. Твой город. Твоя жена.

– Энн! – простонал он.

– И твой сын.

Он прикрыл глаза ладонью, защищаясь от ее света.

– Что ты такое, черт подери?

– Расскажи мне свои грехи, шериф.

– Ты убила ее!

– Не убила, – поправила Мэри. – Изменила. Энн теперь вместе со мной. И я все понимаю.

– Ты собираешься взять и меня тоже?

Она окинула взглядом опустевшие дома вдоль улицы. Осколки стекла ковром устилали асфальт, отражая ее радужное сияние.

– Мое изменение завершено.

– Чумные дети убивают людей. Ты можешь это остановить?

– Это ничто не в силах остановить.

Шериф подобрал платье, лежавшее на земле, обнял, стиснул в комок, прижал к груди.

– Куда ты ее забрала?

– Она была матерью, – сказала Мэри.

– У нас когда-то был сын.

– У тебя есть сын, – сказала она. – Корень твоего греха.

– Это был мой грех! Не ее!

– Найди своего сына. Найди и исправь свой грех. Признай свои ошибки.

Его мощные плечи затряслись. Шериф прижал платье к лицу и принялся плакать в него. Мэри, мерцая, проскользила мимо, плывя по миру, которого некогда боялась.

Теперь она понимала все, но была неспособна это остановить. В мире было столько скорби, что она уже сожалела о своем прежнем неведении.