Дмитрий Быков - Эвакуатор [litres]

– Здравствуйте, Кира Борисовна, – сказал наш муж.

– Здрасьте пожалуйста, – буркнула бабушка. – И чего я, дура, поехала, сидела бы дома…

– Досиделась уже до немцев, в сорок первом году-то.

– А и что? И под немцами жили, а дом не бросали…

– Ну чего, на Тарасовку? – спросил дядя Боря.

– Погоди, дядя Боря, – сказала Катька. – Сначала на Свиблово.

– Это куда?

– Выезжайте на Ленинский, дальше я покажу.

Были у нее еще кое-какие дела – и кое-какие кандидатуры на освободившееся место, от которого Любовь Сергеевна так внезапно отказалась благодаря неведомому военному летчику. Вообще, военных летчиков развелось как грязи.

«Люблю люблю буду ждать сколько надо если не дождусь не полечу буду Тарасовке приезжай туда с кем хочешь тоскую умираю вскл единственная самая лучшая приезжай скорее тут нечего больше делать готовлю лейку летим вскл жду люблю не могу могу хочу крышу сносит добирайся скорей верю сумеешь зпт эвакуатор 5.11. P. S. Если поедешь машиной поворот Тарасовку после Шараповой Охоты двести метров будет указатель потом по бетонке направо дальше найдешь».

За что она его любила – так это за способность шутить в любых обстоятельствах. Даже почерк был спокойный, наклонный, острый. Что ж это, ведь я впервые вижу его почерк. Катька поцеловала записку и аккуратно сложила ее. Значит, он уехал пятого, как и собирался, и теперь активизирует лейку. Вовремя успел, но ждал до последнего. Вокруг уже горело, причем как-то странно – очагами, точками; одни дома еще стояли невредимо, другие тлели, из подвалов валил зловонный дым, и огонь, кажется, распространялся под землей – то ли по коммуникациям, то ли просто сама земля уже понемногу воспламенялась, как торф в жару.

Дом Игоря был пуст, жителей не оставалось – мимо Катьки быстро прошел лысый мужчина, которого она часто видела выгуливающим собаку; на руках он нес постанывающую хрупкую старуху, завернутую в одеяло. Он вынес ее из подъезда, пихнул на заднее сиденье последних стоявших около дома «жигулей», прыгнул в машину, резко стартовал и умчался.

Катька чувствовала ступнями стремительно нагревающийся пол – скорей всего, это была иллюзия, а может, земля действительно горела под ногами, чем черт не шутит. Было семь вечера, время, когда безвредный мальчик, ыскытун, обычно начинал свой безумный танец. Она выскочила из подъезда, махнула дяде Боре, чтобы ждал, и бегом понеслась в длинный дом по Снежной. По дороге она миновала их кафе – то, где работали утопленники из Свибловских прудов. Господи, неужели когда-то они сюда заходили с Игорем? Можно было зайти в кафе, была какая-то почти пристойная жизнь… Как быстро все происходит, боже мой, как быстро: сегодня ты верная супруга и добродетельная мать, а завтра от твоего дома ничего не осталось, и разрушила ты его своими руками. Сегодня ты столица какой-никакой страны, а завтра трещишь по швам, и на улицы твои прорывается подземное пламя. Когда надо, все делается сразу. По этому признаку и узнается то, что надо. На двери кафе висело рукописное объявление: «Закрыто до 8.11».

Непонятно, подумала Катька. Это что же, они рассчитывают открыться после конца света? Когда каждый уже уравняется с ними, пройдя через главное испытание и обретя свое предназначение? Хорошая публика соберется у них восьмого ноября… Надо будет зайти, если не взлетим по техническим причинам.

Какой же подъезд? Третий, третий… второй этаж… Какая квартира? На лестничной клетке их было восемь, по четыре справа и слева; в пяти были открыты двери и все являло вид внезапного бегства. По полу змеился одинокий шарф – забыли! Катька метнулась к трем закрытым дверям справа от лифта, бешено нажала кнопки звонков – один дилидонил, другой чирикал, а третий зазвонил резко, как будильник, и эта третья дверь открылась. На пороге стоял лысый сутулый мужчина лет пятидесяти, до того придавленный всей своей жизнью, что никакая московская катастрофа не смогла бы испугать его больше.

– Скажите, – задыхаясь, выпалила Катька (удушливый дым полз снизу, пахло паленой резиной), – скажите, у вас не живет мальчик?

Сутулый мужчина молча отступил в сторону и кивком указал ей на обшарпанную дверь меньшей комнаты. Мельком она увидела убогую обстановку большей. У окна стояла испуганная маленькая женщина и смотрела на Катьку в немой невыносимой тревоге.

– Я быстро, – сказала Катька зачем-то и толкнула дверь.

В маленькой комнате, в которой действительно стоял шкаф из ДСП, а кроме него письменный стол с облезлым стулом и аккуратно, по-солдатски застеленная кровать, – кружился высокий стройный мальчик с высокой черной шапкой волос. При виде Катьки он учтиво поклонился, словно давно ее ждал, и продолжил свое кружение от окна к стене, чуть покачивая руками при поворотах. Двигаясь к окну, он кружился по часовой стрелке, а возвращаясь к стене – против: наверное, чтобы не закружилась голова.

– Заходите, пожалуйста, – сказал он очень вежливо. – Простите, что я должен с вами разговаривать вот так, но прерваться мне нельзя.

– Благодарю вас, – в тон ему ответила Катька. Мальчику было на вид лет семнадцать, на нем были узкие джинсы и клетчатая ковбойка.

– Вы, наверное, хотите узнать, зачем я это делаю? – спросил мальчик ломким голосом.

– Нет, я уже поняла. Я только не уверена, что по нынешним временам этого достаточно.

– Иногда мне тоже кажется, что уже ничего не спасешь, – спокойно отвечал мальчик, – но задумываться о таких вещах вредно. Если задумываться об очевидном, можно забыть свои обязанности.

– Как вас зовут? – спросила Катька.

– Меня зовут Валентин, – ответил он с поклоном. – А вас?

– Меня зовут Екатерина. Можно Катька, – сказала она и сделала реверанс. – Валя, я бы хотела, чтобы вы поехали со мной. Если настаиваете, я могу забрать и ваших родителей.

– Благодарю вас, – твердо сказал Валя, подтанцовывая к окну, – но это совершенно невозможно. Меня ведь никто не освобождал от моих обязанностей.

– А кто вас мог бы освободить? – спросила Катька, кружась рядом с ним. Получался почти вальс, но поврозь. – Знаете, один мальчик тоже был обязан хранить свое честное слово и стоял на посту три часа, хотя игра в войну давно закончилась. Его мог освободить только военный. Скажите, какого человека привести вам.

– Это не человек, – сказал мальчик, беря ее за талию и осторожно кружа, – и вам вряд ли удастся его привести, Екатерина. Я думаю, что он скоро придет сам.

– Валя, но если все действительно серьезно? Если вы никого этим не спасете?

– Я не должен об этом думать, – виновато сказал Валя. – Может быть, и не спасу. Мне кажется, вся беда именно оттого, что мы все время думаем: а что, если? А надо делать, и все. Каждому ведь сказали, но делают очень немногие.