Эльвира Смелик - Проект «Новый Эдем» [СИ]

Это не забота, это издёвка, тьма, прячущаяся за радужным сиянием, игра кошки с мышкой.

Регина метнулась прочь. Уже не к вездеходу, просто прочь. Но парень успел поймать её, ухватил за локоть, резко рванул к себе, разворачивая.

Девушка впечаталась в него спиной. Парень обхватил её поперёк груди, притиснул к себе, с силой. Регина ощутила его глубокий судорожный вдох, и забилась, заёрзала, пытаясь выскользнуть, вцепилась в его руку, отрывала её от себя. И ещё ощутила ‒ твёрдый болезненный тычок в бок. Дуло пистолета ткнулось под рёбра, и сразу раздался щелчок предохранителя. Он показался чересчур громким, почти как выстрел с глушителем, совпал с отрывистым, резким:

‒ Тихо!

И оглушил. Регина замерла, а парень прижался щекой к её волосам, проговорил, опять добродушно:

‒ Ну ты чего? Не убудет от тебя. А, может, ещё и понравится. Я не обижу, если хорошо вести себя будешь. Не драться, не брыкаться. А то ведь мало ли ‒ палец случайно сорвётся, нажмёт. Ты же не хочешь, чтоб пистолет выстрелил? И не орать. Хотя… орать можешь. Я не против.

Его губы почти дотрагивались до уха. Точнее, дотрагивались всё-таки иногда, и Регина внутренне вздрагивала от каждого едва ощутимого прикосновения, пыталась отстраниться, наклоняя голову к плечу. Но чужая щека по-прежнему прижималась к волосам, следуя за движением, близкое дыхание обдавало неприятным запахом давно нечищенных зубов, к которому примешивался ещё и едкий запах пота.

Живот сводило от страха и отвращения, к горлу поднимался кислый комок.

‒ Ну вот и умница, ‒ вкрадчиво произнёс парень. ‒ И дальше не дёргайся, будь паинькой. ‒ Умолк на несколько мгновений, а потом заговорил дальше: ‒ Какие у тебя кудряшки забавные. Щекотные, ‒ наверное, он опять улыбнулся. Регина не видела, но слышала эту улыбку. Перестал прижиматься щекой, чуть отстранился, дунул на волосы.

Дыхание опять коснулось уха, а ещё ‒ шеи. И вдруг стало чересчур осязаемым, материальным. Влажные губы жадно приникли к коже, рука, обхватывающая туловище, надавила ещё сильнее, сдвинулась немного вверх. Регина не выдержала: вскрикнула, отчаянно рванулась, собрав все силы.

Грохнуло. Но не так громко, как обычно. Звук получился приглушённым, словно утонул в чём-то мягком и плотном. Регина вздрогнула всем телом. Парень понял, отчего. Да и какие могли быть сомнения? Скривился недовольно, отпихнул её от себя.

Регина упала, но не почувствовала боли от удара об землю. Другая, слишком сильная, разрывала нутро, полыхала огнём под рёбрами, мешала дышать. Широко открытый рот судорожно втягивал воздух, но он твёрдым комком застревал в горле, не проходил дальше. Регина цепляясь пальцами за траву, сжималась и выгибалась, стараясь протолкнуть его в лёгкие. Не получалось.

‒ Ну и что ты сделала? ‒ заорал парень. ‒ Что ты сделала, дура? Всё испортила. Ну какого ж тебе понадобилось вырываться? А? Я же по-хорошему хотел договориться. Даже не ударил тебя. А ведь мог. ‒ Он вскинул руку с пистолетом, направил его в сторону Регины. ‒ Сама виновата. ‒ Указательный палец надавил на спусковой крючок, рука дёрнулась от отдачи, а когда грохот выстрела умолк, снова прозвучало негодующее: ‒ Дура.

Он не успел, нигде не успел. Даже предположить не мог, что эти отморозки так быстро наткнутся на одну из новых команд, и что предварительно они объединятся. Дошло до них наконец-то, что надёжней держаться вместе. Как же не вовремя.

Вообще-то он и не обязан был особо вмешиваться, но…

Существуют ведь не только задания от посторонних, которые взялся выполнить, но и собственные установки, моральные нормы.

Филин предполагал, что новые группы забросят совершенно в другие места, подальше от своеобразной первой команды. А они оказались почти под носом. Или слишком обострившиеся чутьё его подопечных, в конец обозлённых, отчаявшихся, уже долгое время нормально не жравших, не живших, а с трудом выживавших, сразу вывело тех на…

Едва не произнёс мысленно «добычу». И, видимо, не случайно. Ведь так и получилось.

На очередном сеансе связи докладывать было не о чем. Филин не пастушья собака: сгонять оставшихся в кучу и сторожить день и ночь, чтобы опять не разбрелись. Да те и не овечки. Расслабился, честно говоря, отчасти даже забил на обязанности. Не бегать же за каждым, не проверять: жив тот ещё или уже ‒ «того». Есть же вшитые под кожу датчики. Сигнал пропал ‒ значит, не о ком больше сигналить.

Но с него и не спрашивали отчётов, только сообщили о том, что ещё две команды заброшены. И как-то не по себе стало, поганенько. Те ведь тоже, наверняка, не представляли, что ждёт их здесь на самом деле, а Филин уже представлял. Но он и предположить не мог, что его подопечные отморозки слишком быстро узнают о вновь прибывших и объединятся. Чтобы…

Разве адекватному человеку предугадать, какие мысли могут возникнуть в извращённых мозгах. Ну, понятно, если бы не захотели упустить возможность наконец-то поесть по-нормальному, попросить еды, пусть даже отобрать. Но зачем вот так? Словно эти новенькие в чём-то виноваты.

Филин опоздал, в тот раз сильно опоздал. Стоял ‒ солнце светило, буроватая трава по щиколотку, густая, ветер в листве шелестел ‒ и смотрел прямо перед собой. Он уже увидел, но подробно разглядывать совсем не хотелось. А уйти не получалось. Стоял и стоял. Словно навеки застрял в одном мгновении, неестественно длинном. И объёмном. Общем на две реальности. Вот эту, настоящую, и какую-то ещё. Тоже ‒ с лежащими в траве неподвижными телами, с багровыми брызгами и пятнами на одежде, с выражением удивления и боли на застывших лицах.

Или не в траве? На полу. Вместо просветов между деревьями ‒ окна. И одежда на лежащих другая, не походная. Белого слишком много. А на нём особенно хорошо видна кровь. Ярко-ярко.

Реальности будто наслаивались друг на друга: визуальным рядом, состоянием, эмоциями. И Филин находился в обеих сразу, и какое-то время даже не мог разобрать, какая же из них истинная. Где он вообще, и что с ним?

От неопределённости земля уходила из-под ног, мысли растерянно метались. Он и сам будто бы начал распадаться на две части. Жуткое ощущение.

Но он, пожалуй, догадывается, что происходит. Надо скорее избавиться от этого состояния, не дать сознанию окончательно разрушиться, выбраться из странного провала во времени и пространстве. Но как?

Сосредоточиться. Надо сосредоточиться, почувствовать себя, вновь осознать собственную материальность и целостность.

Филин стиснул кулаки. Изо всех сил. Ногти безжалостно впились в ладони, и боль, пробившись до мозга, привела в себя, вернула в действительность. Филин глубоко вздохнул, зажмурился, сдавил руками виски.