Александр Кацура - Фантастический альманах «Завтра». Выпуск второй

Отпустите мое тело. Отдайте его земле. Я не хочу лежать на площади в холодном мраморном доме.

Видимо, я ошибся. Хорошо помню, как Федор Дан говорил страстно, будто творил молитву: «Господи Боже мой, быть может, ты освободишь нас от этого человека, спасешь российскую социал-демократию! Этот человек идет один против всех. И мы бессильны перед ним. Воля его страшна и несгибаема. Прибери его, Господи, иначе вижу впереди ужасные несчастия России!» Глупец — у Бога просить моей смерти.

Да, я отказался от союза с образованными людьми. Мне казалось, они идут не туда. Я называл их презрительно: господа буржуазные профессора. Я сделал ставку на людей необразованных, но решительных и преданных идее. Эти люди при надлежащих управлении и дисциплине могли свернуть горы. И свернули. Для этого нужны были жертвы. Я не хотел убивать миллионы для будущего счастья. Но возникла нужда расстрелять тысячу. Ну, две. Ну, три. Оставьте меня. Я устал. Очень устал.

Я давно хочу покоя. Отдайте мне мое тело. Отдайте его вечности. Столько лет я лежу и смотрю. Лежу и смотрю. Я вижу все. Мне тяжко, больно, страшно. Я устал. Отпустите в вечность. В правовом государстве есть права и у мертвых…

Дорогой Андрей!

В сущности, предложенной тобою главой ты задумал перевести партию в эндшпиль. Не рано ли? Угробив всю компанию, ты, конечно, решил чисто практическую задачу, но похоронил множество более тонких и любопытных литературных решений. Ухнул в дыру тиран с любимой и любящей дочерью, телохранителями, приближенными, обслугой. Ну и что? Наказан порок? Где же вынесенное в заглавие похищение, суд народа, справедливое возмездие людское, не Божье или осуществленное физическим феноменом? Я не вижу эндшпиля. Может быть, вижу пат — там, за горами. А сейчас — один из поворотов середины игры.

Дело сейчас, впрочем, не в Болте. Дело-то в нас. В тебе, во мне, в миллиардах наших современников и сопланетников. В наших душах, в нашей крови. Сгинул Болт, но отравлена наша кровь. Яд вождизма, фанатизма, кровавого утопизма — малой пусть, но жуткой толикой растворен в нашей крови. И низменная его противоположность — отрава холопства, пресмыкания, жалкого неверия в себя, отрава постыдного стяжательства и тупой, дубовой бездуховности. Какова сила и жизнестойкость этих ядов?

Вопрос велик, неподъемен, рассыпается на крупицы. Одна из них — самая, быть может, заметная ныне: откуда болезненный интерес и внимание к палачу? Как будто мы силимся разглядеть, смертно очарованные, огромный сгусток этого яда, явленный в одном человеке. Не в силах мы оторвать от него завороженного взора. И вот опять — о нем.

Пусть Болт, поняв, что его берлога раскрыта, пытается переселиться на тот же Гадес, захватив с собой дочь и приспешников. В операцию, конечно, вовлечен преданный инспектор службы порядка с четырехугольным лицом (некогда мы могли его видеть в скупой телехронике — всегда позади августейшей особы, хорошо одетый детина с равнодушным и одновременно нервно-зорким взглядом). Авсей Год, и сам не спускающий с него глаз, догадывается о чем-то. Он предлагает Андрису и Велько захватить Болта, привезти в столицу и предать суду. Они запугивают детину, выведывают подробности, пытаются схватить Цесариума при посадке в корабль и… сами попадают в плен. Никто не знает об их судьбе — операция похищения готовилась в тайне, даже Марья ни о чем не догадывалась. Спейс-корвет летит к Гадесу, где у Болта есть единомышленники. Он лелеет планы вновь стать вождем и когда-нибудь отомстить лехиянам. Но! Корвет терпит крушение. Его разбивает о рифы, то бишь об астероиды. Большая часть экипажа гибнет. Оставшиеся в живых — Болт, Салима, Наргес, Год, Вуйчич и Рервик, уцепившись за обломки (втиснувшись в спасательный катер), оказываются на необитаемом острове. Так и живут вшестером, образуя вполне самодостаточное общество: мужчины и женщина, добрые и злые, честные и мерзавцы. Жизнь скудна. Чтобы уцелеть, нужна взаимопомощь, разделение обязанностей. Надежд на возвращение к людям никаких. Как они будут жить? Просто досуществуют, если не перебьют друг друга? Вознамерятся продолжить род? Полиандрия, кажется, называется такой союз. Останутся ли людьми?..

Или так: они спасаются. Наткнулся на них какой-то шальной звездолет. Болта оставляют, как Айртона, на необитаемой планетке, пообещав забрать через сколько-то лет. Дабы одиночеством искупил. Салима терзается остаться с отцом или уехать к людям. Остается. Но, в последний момент со стоном — прости, отец! — на корабль. Болт — коротко рукой — езжай, мол, будь счастлива.

Или вот: привозят-таки Болта на Лех, в столицу. А там — толпы восторженных приверженцев. Марширует молодежь: возродим былую славу Леха! Прогресс и порядок! Железной рукой! Долой сатанизм праздников воды и огня! Умников — в болото! Очистить родную планету от пятой категории! Болт! Бо-олт!! Бо-о-о-олт!!!

И тихие старцы-опекуны довольно кивают головами. О, Болт — человек железных принципов, которыми мы поступиться не можем. И так сладко грезится им, что множатся колонны марширующих, и в такт их шагу воздевают они похудевшие кулачки и открывают вялые рты: Болт! Бо-олт! «Горе народу, если рабство не смогло его унизить».

Но теперь уж поздно. Главные негодяи, предводители негодяев, — в черной дыре. Приспело время коснуться дальнейшей судьбы наших главных героев. С этой целью открываю очередную — и, видимо, последнюю — главу.

Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было…

Марья настояла на том, чтобы, следуя старинному обычаю, взять фамилию Андриса, и старый Лааксо надулся. Впрочем, обещал прийти. К тому же склочный характер Вересницкого изрядно ему надоел, и он снова вернулся в свой дом, по соседству с избой Рервика. Ждали еще Года. Он обещал заехать попрощаться перед отлетом на Лех. Остаться на студии Рервика Авсей не захотел, как его ни уговаривали.

Итак, в доме над Ветлугой намечалась небольшая пирушка по поводу:

а) бракосочетания Андриса Рервика и Марьи Рервик, в девичестве Лааксо;

б) завершения супермультисериала «Судный день», снятого Рервиком, Вуйчичем и Годом на Земле, Лехе и в иных местах по сценарию неизвестного автора, содержащемуся в некогда присланной Андрису книге в старой коже с медными уголками и дополненному эпизодами из трагической истории Леха;

в) возвращения Авсея Года на родину, которую, как он говорил, он любил больше всего на свете, потому что, как говорил он же, больше он не любил ничего.

Сейчас утро. Туман еще не поднялся. Зябко. На крыльцо, кутаясь в халат, выходит Марья.

МАРЬЯ. Эй!

ЭХО. Эй-эй-эй.

МАРЬЯ. Есть тут кто-нибудь?

ВЕЛЬКО ( появляясь из-за угла дома, недовольным голосом ). Ну есть, спала бы ты, ей-богу. Чего над ухом орать.