Юлия Кузнецова - История Северного круга [litres]

– Подумай, Дин! – сказал Крамт.

– Зачем тебе я? – с трудом выговорил я. – Иди сам сбрасывай их с обрыва!

– Я ненавижу талюков, – просто сказал Крамт. – Они могут ходить. А Эльна нет. Гадостные жуки могут. Хороший… ладно, нормальный, обычный человеческий человек – нет. Так что я не смогу их увеличить. Мне нужен ты.

Он застегнул куртку и распахнул дверь.

Вихрь розовых снежинок влетел в холл. Я вдохнул их. Остро, больно.

Мне было плохо, а стало хуже. Я понял, что мне всё-таки придётся что-то выбрать. Эта мысль обжигала сильнее тысячи прожилок.

Утром мама выдала мне лыжи.

– Храни у себя, – сказала она.

Я нахмурился.

– Мам, я не хочу…

– Дин, послушай меня, – мамин голос был ласковым, но твёрдым. Она села на корточки и взяла меня за плечи. – Я ходила несколько раз в школу, просила взять тебя в учёный класс. Мне отказывали. Если Крамт говорит, что эксперимент поможет и что он для тебя безопасен…

– Мама!

– То хотя бы попробуй, сынок. Пожалуйста. Пусть тебя возьмут на испытательный срок. Понимаешь… Меня расстраивает, что тебе даже не дали шанса! Попробуй, если не пойдёт, то я больше не заговорю об этом.

Она попыталась взбить у меня на голове шалашик, чтобы прошептать туда что-то хорошее. Но какое там… Мои волосы спутались, потому что мне стало всё равно, как я выгляжу. Мне хотелось поскорее что-то решить.

Я взял лыжи. И поехал в сторону, противоположную от Розового леса, где Крамт сжигал таруту в прожилках.

Ехал и думал: «Вдруг не пустит? Ах да, Жорель, наверное, на работе… Но если дверь на замке? Тогда хоть в окно посмотрю».

Дверь в покосившемся домике оказалась не заперта. Я осторожно отворил её и позвал. Мне никто не ответил. Ушли?

«А, она ж не может», – вспомнил я, и знание обожгло меня. Я осторожно снял лыжи, вошёл в дом, прислушался.

– Эй, – ещё раз позвал я.

Засохшие цветы в бутылках приветливо качнули бутонами. С одного слетел лепесток и плавно опустился на полку. Я спохватился и захлопнул дверь, чтобы не дуло. Сразу стало очень тихо. Я снова прислушался. Может, назад? Пока никто не видел?

Слышалось мерное тиканье. Я оглянулся. На шкафу с книгами стояли старинные часы. Стрелка отбивала тихий ритм. А сколько книг! Папа обрадовался бы…

Вдруг мне показалось, что из комнаты донёсся какой-то звук. Гудение ветра? У-у-у. Мне стало ещё страшнее. Вдруг она сейчас выползет… И бросится на меня?! Кто знает, что с ней сделала лишающая болезнь?

Моё сердце стучало, заглушая тиканье часов. Я сжал зубы, быстрыми шагами направился в комнату к Эльне и распахнул дверь.

Она лежала на кровати и не мигая смотрела на меня. Сосновая стружка волос рассыпалась на подушке, как корона вокруг её головы. Глаза Эльны были тёмные, как скорлупа орешков майты. Она глядела без страха, но и без теплоты.

– Привет, – выдавил я.

Губы Эльны дрогнули. Она улыбнулась. Но так быстро, что я едва увидел.

Я осмелел, вошёл и уселся на древний табурет рядом с ней. Он скрипнул подо мной.

– Я пришёл не к Крамту, – решил сообщить я. – А к тебе. Я хотел… поговорить. Крамт сказал, твоя мама беседует с тобой. Я тоже хочу попробовать.

Эльна молчала и не сводила с меня глаз. Было непонятно, понимает ли она. Страх снова кольнул: «А если укусит?» Я не знаю, почему у меня возникали такие дурацкие мысли. Я злился на себя, но они всё равно всплывали в голове. Мне нужно было занять руки. Когда я волнуюсь, мне обязательно надо что-то крутить в руках.

Я огляделся и заметил салфетки на тумбочке у кровати.

– Можно? – спросил я у Эльны.

Она моргнула. Ладно. Будем считать, да. Я взял салфетку, расправил на коленке. Сложил из неё треугольник. Разгладил. Повертел в руках ромбик. Снова согнул его в треугольник. Получилась гармошка.

«Разглаживаем заготовку», – прозвучал у меня в голове голос учителя по творческим трудам.

На творческие труды мы ходим вместе с учёными, но эти ребята почти никогда ничего не создают. А мне нравится. Я разгладил заготовку, а потом сунул палец в центр гармошки и приподнял его. Получилась лисья мордочка. Мы как раз недавно делали на уроке лису. Только сейчас у меня получилась не лиса, а полярная волчица. Салфетка же была белой.

Я так увлёкся, что почти забыл про Эльну. А когда поднял глаза, то изумился. У неё появилось новое выражение лица – восторг. На меня никто не смотрел с восторгом. Я даже смутился:

– Да ладно, чего там… Это несложно. Хочешь, я ему волчат сделаю?

Эльна хотела. Я понял это по её глазам. Я принялся за дело. А потом выставил на тумбочке всё семейство: волчицу, волка и двух волчат. Оставался ещё маленький кусочек салфетки, и я решил сделать из него третьего волчонка. Втроём им будет веселее. Салфетка была мягкая, легко рвалась, однако держала форму. Я складывал и думал: интересно, а каково это – создавать из настоящей бумаги, из таруты? Так же или по-другому?

Наконец, на тумбочке стояли все пятеро. Эльна прямо-таки поедала их глазами. Она иногда открывала рот, но тут же закрывала, словно вспомнив о том, что она не может говорить. Было тихо. Не хватало слов. Любых слов! Я подумал, что сейчас был бы рад услышать даже Поветрия. Лишь бы слова звучали и не было бы так странно и неловко.

Снаружи загудел ветер.

– Хочешь, расскажу тебе историю?

Я вздрогнул, но потом понял: это я же говорю.

Стоп. Я? Историю? Ах да. Мамину сказку. Отчего-то она пришла мне в голову.

– Жил-был полярный волк. Он был огромным, а ещё самым храбрым и самым сильным среди сородичей. С крепкими лапами, чтобы бегать по снегу и прыгать по льдинам. Однажды он встретил полярную волчицу. Очень красивую: когда поднималось полярное солнце, её шерсть отливала серебром. Они стали охотиться вместе. Чаще всего на леммингов, но иногда им доставался северный олень или даже овцебык. Тогда волк и волчица делились добычей с большой стаей, и их благодарили и почитали за щедрость. Вскоре у волчицы появилось три волчонка. Два старших были послушными. Они учились выслеживать зайцев и птиц, отвлекать медведя, чтобы утащить его добычу. Третий был мечтателем. Ему нравилось держаться в стороне…

Я отодвинул в сторону малыша. Эльна с беспокойством пошевелилась.

– А в стае волков не любят одиночек, – продолжал я. – Он часто уходил бродить по снегу. Лапы у него были крепкими – этим он был похож на отца. А шерсть отливала серебром на солнце, как у матери. Красивый волчонок-одиночка. Правда, мать сердилась на него. Трепала за уши, чтобы запомнил: нельзя! Нельзя уходить далеко! Только он не слушался. Бродил вдоль ледяного океана, мечтал о далёких землях. Как-то раз он подобрался совсем близко к воде. Пахло солью, дул ветер странствий. И вдруг послышался страшный треск. Кусок льда откололся! Волчонка уносил океан. Послышался протяжный вой. Стая в ужасе выбежала на берег. Вперёд выступила мать волчонка. Это она протяжно выла. На её зов примчался отец. Он разбежался и… прыгнул на льдину! У него были по-настоящему крепкие лапы. Отец схватил за уши волчонка и швырнул его к берегу. Тот упал в воду, но мать низко нагнула голову и успела вытащить его из воды. А волк… Разбежался, однако льдина была слишком маленькой, и он притормозил у самого края. У него были очень крепкие лапы. Но летать полярные волки не умеют. Так океан и уносил его всё дальше и дальше. Отец смотрел на мать, а мать – на него. Она держала его своим взглядом до тех пор, пока не стемнело и тьма не поглотила полярного волка вместе со льдиной.