Сэмюэль Дилэни - Дальгрен [litres]

– Он хотел наябедничать ! – прошептала она, тараща глаза, тряся головой. – Он сам сказал! Но я клянусь, – и она смяла плакат вовсе, – я клянусь , я не нарочно!..

Помолчав, он ответил:

– Любому человеку в здравом уме это бы, наверно, пришло в голову первым делом. Но до сей минуты у меня и в мыслях не было. – А затем – и стало страшно – задом вышел из комнаты и прикрыл дверь, не поняв, во что сложилось ее лицо. Я просто наблюдатель, подумал он и, еще думая, почувствовал, как мысль сминается, точно плакат с Джорджем в кулаках Джун.

Свернув к гостиной, он вообразил, как она выскакивает из-за двери, грызет и когтями дерет ему спину. Дверь не отворилась. Из-за двери ни звука. А назад в гостиную неохота.

Он уже почти вошел, но тут затрещал замок и распахнулась дверь в квартиру.

– Приветик, угадай, кого я нашел по дороге?

– Привет, Мэри. – Следом за мистером Ричардсом вошла мадам Браун.

– Лапушка, а почему в подъезде такая грязища? Будто кого-то…

Миссис Ричардс развернулась на диване.

Мистер Ричардс сдвинул брови.

Мадам Браун у него за спиной поднесла руку к блестящим цепям и бусинам.

Миссис Ричардс стиснула ткань юбки:

– Артур, сегодня Бобби… Джун… Бобби …

Веки распахнулись так широко, что больно глазницам. Он перекатился, путаясь в сбитых одеялах и мятой листве, забросил руки ей на голую спину. Будь у него ногти, подрал бы до крови.

– Ынннх , – сказала Ланья и повернулась к нему. А затем: – Эй… – потому что он подтащил ее к себе. – Я понимаю, – пробубнила она у него над ухом, шевеля руками в его объятьях, пытаясь их высвободить, – ты хочешь быть великим и знаменитым…

Руки у него тряслись.

– Ой, эй!.. – Ее ладони взобрались ему на спину, напряглись. – Тебе снились кошмары! Про мальчика!

Он потряс головой, стукаясь об ее голову.

– Все хорошо, – прошептала она. Одна ее рука дотянулась сзади до его плеча, погладила. – Все уже хорошо. Ты не спишь.

Он втянул в себя три хриплых вдоха – в паузах сводило живот, – отпустил ее и перекатился на спину. Красная пелена, что отделяла его от тьмы, тут и там отпадала.

Ланья коснулась его локтя; помассировала ему плечо:

– Очень страшный был сон, да?

Он сказал:

– Я не… знаю, – и перестал ловить ртом воздух. Над ними свисала листва. У горизонта он разглядел размытую туманом крошечную луну; а чуть дальше – другую! Голова вспрыгнула на одеяле – и медленно опустилась.

Всего лишь два фонаря в парке, расплывчатыми жемчужинами сиявшие в дыму.

– Я не помню, что мне снилось. Может, ничего.

– Тебе снился Бобби, – сказала она. – Вот и все. Ты сам себя напугал и проснулся.

Он помотал головой:

– Зря я дал ей этот клятый плакат…

Ее голова опустилась ему на плечо.

– Откуда тебе было знать?.. – Ее рука упала ему на грудь; ее бедро легло поперек его бедра.

– Но, – он взял ее за руку, – удивительно: пока она ему объясняла, как это случилось, у мистера Ричардса вообще ничего не было в лице. И посреди всего пришла Джун и эдак втиснулась в стеночку, все отирала подбородок кулаком и моргала. А миссис Ричардс твердила: «Это был несчастный случай! Ужасный несчастный случай!» – а мадам Браун пару раз сказала только: «О боже», а мистер Ричардс вообще ничего не сказал. Только переводил взгляд с миссис Ричардс на Джун, словно толком не понимал, что ему говорят, что они натворили, что произошло, а потом Джун заплакала и убежала…

– Ужас какой, – сказала она. – Но ты постарайся подумать о чем-нибудь другом…

– Я и думаю. – Он снова глянул на фонари; теперь светился только один. Второй перегорел? Или его заслонила сдвинутая ветром ветка. – О том, что вы с Джорджем вчера обсуждали, – что все боятся женской сексуальности и превращают ее в грозное нечто, которое несет только смерть и разрушение. Я даже не представляю , как бы поступил мистер Ричардс, если б узнал, что его солнечная девочка шляется по улицам, точно сука в течке, вожделея громадного черного садиста, который зверски ее изнасилует. Если вдуматься, одного ребенка мистер Ричардс уже отлучил от дома, грозя убийством…

– Ой, Шкедт, да ты что? ..

– …а шумы из их квартиры, когда им кажется, будто никто не слышит, такие же странные, как на флэту Тринадцати, уверяю тебя. Скажем, она правильно делает, что шифруется от предка, а если Бобби грозился – младшие братья злые, они могут – показать плакат родителям, тогда, может, когда он пятился по коридору и двери лифта открылись, на миг она поддалась порыву, сама даже толком не осознала, так легко ведь толкнуть – или даже не толкнуть, а промолчать, когда он шагнул не к той…

– Шкет, – сказала Ланья, – а ну кончай !

– Тогда выходит чистый миф: ее страсть к Джорджу, смерть и разрушение! Но… а вдруг это и впрямь нечаянно? – Он вдохнул поглубже. – Вот что пугает. Вдруг она говорит правду и да, это несчастный случай? Она не видела. Бобби просто вошел не в ту дверь. Вот что страшно. Вот что ужасает меня больше всего.

– Почему?.. – спросила Ланья.

– Потому что… – Он подышал, почувствовал, как ее голова сдвинулась у него на плече, ее рука в его руке закачалась вверх-вниз у него на груди. – Потому что, выходит, виноват город. Виноват пейзаж: кирпичи, и балки, и закоротившая проводка, и полетевшая механика лифта – они все сговорились эти мифы воплотить . А это бред. – Он потряс головой. – Зря я дал ей плакат. Не надо было. Совсем не надо было… – Голова перестала трястись. – Этот мудак мне так и не заплатил. Я хотел поговорить с ним вечером. Но не смог.

– Да уж, не самый благоприятный момент заводить разговор о финансах.

– Я хотел только слинять побыстрее.

Она кивнула.

– Я не хочу денег. Вот совсем.

– Хорошо. – Она его обняла. – И забудь вообще. Не ходи туда больше. Не надо тебе к ним. Если люди взялись проживать мифы, которые тебе не нравятся, пусть их.

Он поднес руку к лицу ладонью наружу, пошевелил пальцами, посмотрел – черные на фоне четырех пятых черноты; мускулы устали, и в конце концов он уронил кисть костяшками на лоб.

– Было так страшно… Когда проснулся, мне было так страшно !

– Это просто сон, – упрямо повторила она. А затем: – Слушай, если так случилось нечаянно, значит не важно, принес ты плакат или нет. А если она это сделала нарочно , значит она уже совсем крышей поехала – и тогда при чем тут ты?

– Я понимаю, – ответил он. – Но как думаешь… – Он чувствовал пятнышко на шее, где ее дыхание гладило его теплом. – Как думаешь, город может контролировать, как люди в нем живут? Вот сама география, уличные планы, расположение домов?

– Еще как может, – ответила она. – И Сан-Франциско, и Рим построены на холмах. Я жила там и там и считаю, что на течение тамошней жизни больше влияет, сколько сил ты тратишь, перемещаясь из точки А в точку Б, чем кто оказался мэром. Нью-Йорк и Стамбул рассечены большими водоемами, и даже если воды не видно, ощущения на улицах у них больше похожи друг на друга, чем, скажем, на Париж или Мюнхен, где только реки, которые можно переплыть. А в Лондоне река гораздо шире, и он ощущается совсем иначе. – Она подождала ответа.