Патрик Несс - Поступь хаоса [litres]

Она сложила карту и вернула ее мне. Теперь толку в ней было мало, но я все равно бережно засунул ее назад, под обложку.

– Я могу прочитать ее тебе, – сказала Виола. – Мамину книжку. Если хочешь.

Я убрал книгу в рюкзак, спиной к ней.

– Нам пора идти, – сказал. – Мы и так потратили тут кучу времени.

– Тодд…

– У нас на хвосте целая армия. Читать сейчас точно не время.

И мы снова снялись и старались бежать как можно дольше, но встало солнце, ленивое, холодное и медленное, а мы нихрена не спали, и это не спали было не спали после целого дня работы, и хоть бы там армия на хвосте, мы уже не то што бежать, а идти-то быстро толком не могли.

Но шли, все это следующее утро. Дорога преданно следовала за рекой, как мы и надеялись, ландшафт вокруг сделался ровнее, необозримые естественные луга тянулись вдаль, к низким холмам и к холмам повыше, што за ними, и даже к горам еще дальше, по крайней мере к северу.

Это все были дикие места. Ни тебе изгородей, ни засевных полей, ни поселений, ни единого человека – одна только пыльная дорога докуда хватает глаз. Што само по себе хорошо – с одной стороны, и довольно жутко – с другой.

Если война и зараза не повымели начисто весь Новый свет, то где, спрашивается, люди?

– Думаешь, это правильно? – мы обогнули еще один пыльный заворот, за которым опять ничегошеньки не оказалось, только следующие пыльные завороты. – Думаешь, мы правильно идем?

Виола издала задумчивый пф-ф-ф-ф.

– Мой папа всегда говорил: «Есть только вперед, Ви, только дальше и выше».

– Есть только вперед, – повторил я.

– Дальше и выше, – закончила она.

– Какой он был? Твой па?

Она уставилась на дорогу; сбоку мне было видно половинку улыбки.

– Он пах свежим хлебом, – сказала она и зашагала дальше, а больше ничего не сказала.

Утро перевалило в день. Ничего не изменилось. Мы бежали, когда могли, быстро шли, когда не могли бежать, и отдыхали, только когда уже и идти-то не могли. Река текла плоско и ровно, как и коричнево-зеленые просторы по берегам. Высоко в небе виднелись луни – парили, ныряли за добычей, но на этом признаки жизни заканчивались.

– Это очень пустая планета, – поделилась Виола, когда мы остановились наскоро перекусить у каких-то скал с видом на природную запруду.

– Ох, она порядком набита, – ответил я, жуя сыр. – Можешь мне поверить.

– Я тебе верю. Просто я понимаю, почему люди захотели здесь поселиться. Столько плодородных земель под фермы, столько возможностей для тех, кто хочет построить себе новую жизнь.

– Люди, бывает, и ошибаются. – Я не забывал жевать.

– Почему вы здесь становитесь мужчинами в тринадцать?

– Чего? – я изумленно воззрился на нее.

– Там, в записке. Город ждет, пока последний мальчик не станет мужчиной. – Она вопросительно уставилась на меня: – Зачем этого ждать?

– В Новом свете всегда было так. Это типа как по Писанию. Аарон все разорялся на тему, што это символизирует тот день, когда человек отведал от Древа познания и перешел от невинности ко греху.

– Это звучит очень внушительно. – Она как-то смешно на меня посмотрела.

Я пожал плечами:

– А Бен говорил, это потому, што маленькой популяшии на изолированной планете нужно как можно больше взрослых, так што тринадцать – это просто отметка, начиная с которой на тебя начинают взваливать реальную ответственность. – Я кинул в реку камнем. – Не спрашивай, на самом деле. Я просто знаю про тринадцать лет, и всё. Тринадцать циклов по тринадцать месяцев.

– Тринадцать месяцев?! – У нее глаза чуть на лоб не вылезли.

Я кивнул.

– Но в году только двенадцать месяцев.

– Не-а. Тринадцать.

– Может, не здесь, – она покачала головой. – Но там, откуда я, их точно двенадцать.

Я поморгал, чувствуя себя зачем-то очень тупым.

– В Новом свете в году тринадцать месяцев, – повторил я, малость подумав.

Она што-то посчитала про себя.

– Понимаешь, тебе ведь уже вполне может быть и четырнадцать. В зависимости от долготы дня и месяца на этой планете…

– Тут это так не работает, – возразил я довольно сурово (не могу сказать, што мне очень понравилась эта мысль). – Тринадцать мне будет через двадцать семь дней.

– Четырнадцать лет и один месяц на самом деле. – Она закончила подсчеты. – И возникает вопрос, как у вас тут вообще считают, сколько человеку лет на самом деле…

– До моего дня рожденья – двадцать семь дней, – отрезал я, вставая и надевая обратно рюкзак. – Пошли. Мы и так слишком долго проболтали.

Только когда солнце начало прятаться за верхушки деревьев, мы набрели на первые признаки цивилизашии. Это оказалась заброшенная водяная мельница со сгоревшей кто его знает сколько лет назад крышей. Мы шли так долго, што и говорить-то давно забыли, и оглядываться на предмет опасности – просто вошли внутрь, как к себе домой, кинули поклажу под стену и брякнулись наземь, словно это была самая мягкая на свете постель. Мэнчи, тот, кажись, вообще никогда не уставал: принялся носиться кругом, вынюхивать и поднимать ножку на все растения, которым не посчастливилось пробиться через треснутые доски пола.

– Мои ноги… – простонал я, отковыривая с них ботинки.

Пять… нет, шесть пузырей на разных местах.

Виола испустила могучий усталый вздох у противоположной стены.

– Нам надо поспать, – сказала она. – Невзирая ни на что.

– Знаю.

– Ты же услышишь, как они идут… Если они придут.

– О, этих я услышу, – согласился я. – Точно услышу.

Спать решили по очереди. Я взял первую вахту, и Виола даже спокойной ночи сказать не успела, как уже отключилась. Смеркалось. Я смотрел, как она спит. Остатки чистоты, наведенной у Хильди, уже давно сгинули. Выглядела она наверняка как я: лицо все в пыли, темные круги под глазами, грязь под ногтями.

И я, само собой, начал думать.

Я ведь ее всего ничего-то и знал, што три дня. Три етьских дня из всей моей жизни, а уже ничего, што было раньше, как будто и не было никогда, будто одно большое сплошное вранье сидело и ждало, когда я наконец догадаюсь. И нет, никакое не будто – это и правда было вранье, и я наконец догадался: а это вот настоящая жизнь – бежать куда глаза глядят, ни тебе защиты, ни ответов, только вперед, только вечное вперед.

Я глотнул воды и послушал цикад, чирикавших секс секс секс , и подумал, интересно, какой была ее жизнь до этих трех дней. Каково это – расти на космическом корабле? Где никогда нет новых людей и за границы нельзя выйти, хоть ты тресни.

Совсем как Прентисстаун, если подумать. Такое место: если ты из него сбежал, назад уже не вернуться.

Спит. Но она ведь сбежала, а? И получила семь месяцев каникул… а ее ма и па остались на корабле, который разбился.