Майкл Бишоп - Сказки о воображаемых чудесах [сборник]

— Начинается все с осла, — сказала я.

— Он уже слишком стар, чтобы работать на ферме.

— И вместо того, чтобы умереть и отдать последнее ценное, что осталось у него, — свою шкуру, он скачет прочь по дороге в Бремен.

— Мне кажется, тут есть шутка «для своих». Почему осел бежит в Бремен? Чтобы стать городским музыкантом. Выходит, что, по слухам, музыканты из Бремена играют хуже, чем ослы.

— Интересно, — говорю я. — Он утверждает, что умеет играть на лютне.

— Как может осел играть на лютне?

Я обдумала этот вопрос:

— Зубами, как Хендрикс. Или прижимал одним копытом струны, словно горлышком бутылки. Или делал глиссандо.

— Вир гут, — сказал он. Очень хорошо.

— Пес говорит, что умеет играть на литаврах, — сказала я, перескакивая на следующего персонажа. — Может, у него палочка была привязана к хвосту.

— Чтобы показать, что старую собаку можно научить новым фокусам.

— Этот тоже был беглецом: слишком старый, чтобы охотиться. Хозяин избивал его до полусмерти.

— И потом они встретили кошку.

— Промокшую насквозь и страшно разъяренную.

— Сбежала, когда ее хотели утопить.

— Потому что и она была слишком стара для охоты, даже на маусен.

— А на чем играет кошка?

Я подумала еще:

— Может, на каких-нибудь струнных? Своими цепкими когтями.

— У них уже есть гитарист.

— Ну, тогда на басу. — Я в свое время поигрывала на бас-гитаре, как и многие другие девчонки в восьмидесятых. Когда я получила доступ к сцене (а не на сцену), то бросила это занятие, но в моей душе не умерло почтение перед басистами. По большей части они были клевыми ребятами, особенно джазмены.

— И последний, — сказал он. — Петух.

— Кукарекал что было мочи.

— В тексте это обозначалось как «пробирало до мозга костей». Вир гут, очень зловеще.

«Как и то, что вы почти дословно знаете историю, которую я только что прочла», — хотелось мне сказать. Под покровом сна колышутся смутные сомнения, но их никогда не выражаешь открыто.

— Ему предстояло пойти на суп.

— Это экономика сельского хозяйства, — заметила я. — Лишенная всяких сантиментов. Крайне практичная. Я сама выросла на ферме.

И уехала оттуда как можно дальше.

— Итак, с приходом петуха группа была укомплектована, — сказал он.

— Да, у них появился солист с чрезвычайно пронзительным голосом.

— И все они ищут в Бремене «что-нибудь получше смерти», как сказал Эзель, осел.

От этого аж мурашки по коже забегали. Если есть на свете что-то, чего боятся все без исключения и чего стремятся всеми силами избежать, так это старости, истечения срока своей годности, приближения конца. Перестарка, говорят про пожилых женщин, только на суп и годится. Как петух у Гриммов.

Кажется, именно тогда я вернулась на свое место; так расстроилась, что не могла продолжать разговор. А потом я внезапно очнулась от тяжелой дремоты: в кабине загорелся свет, мы шли на посадку в Чанги. Там я воспользовалась бесплатным Интернетом, чтобы отправить сообщение в Бремен, и, так как строка «что-нибудь получше смерти» прочно засела у меня в мозгу, я купила в дьюти-фри ночной крем, который, несмотря на отсутствие пошлины, стоил больших денег. В баре я снова столкнулась с группой. Они выглядели ужасно невыспавшимися. Никаких ирокезов я не заметила. И нельзя сказать, что среди участников кто-то особо выделялся своими размерами. Я внезапно поняла: кто бы со мной ни говорил, он был старше, потому что постоянно подчеркивал возраст животных. Молодой такого бы не сделал; они все верят, что бессмертны. «А ну слезай с пожарной лестницы, выпей воды, нет, не надо нюхать васаби…» — все это мне приходилось говорить в те дни, когда моя работа агента скатывалась до обязанностей няньки.

Так с кем же я говорила в этом ночном полете? Это был человек незаурядный, явно непохожий на моих попутчиков, что снова выстраивались в ряд у охраны аэропорта, одетые в треники или джинсы, чьи дети сжимали в руках книжки про Гарри Поттера. Наверное, он летит в Германию, раз говорил со мной по-немецки. Я внимательно осмотрела людей в очереди, но тщетно.

Ну да не важно, я так устала. Завернувшись в одеяло, я закрыла глаза и просыпалась каждые четверть часа по дороге в Гамбург. Mein mann рассказал мне, что есть в местном аэропорту потайное место, известное лишь бывалым путешественникам, где можно сесть в шезлонг и понаблюдать, как самолеты отрываются от земли. Это место я нашла, но все же, пока не объявили мой рейс на Бремен, расслабиться у меня не получилось.

Самолет был забит немецкими бизнесменами, которые сходили по трапу с портфелями в руках или серьезно ждали своих чемоданов у вращающегося конвейера. И тут опять начали происходить странные вещи: могу поклясться, что видела, как на конвейер вспрыгнула ищейка. «Ого, у кого-то нашли наркотики!» — подумала я, счастливая оттого, что на сей раз мне не придется выручать какого-нибудь клиента из беды. Вместо этого собака взяла в зубы ручку одного из чемоданов и стащила его с ленты, а потом отнесла мужчине, который просто взял его и ушел; собака резво семенила за ним следом. Чему только сейчас не учат собак-поводырей, подумала я.

Оказалось, что немцы берут с собой собак повсюду: в универмаги, в музеи, поэтому собака в аэропорту вскоре стала казаться мне явлением не таким уж необычным. Уж точно не столь необычным, как новая страна, даже если знакомил меня с ней местный гид-музыкант. Как описать его, не употребляя расовых штампов и банальных фраз о любви? Он был высок, светловолос, голубоглаз, привлекателен (естественно!), честен, методичен, серьезен. Читатель, мы трахнулись сразу же, как добрались до его идеально чистой квартиры. А потом я заснула, несмотря на всю свою решимость не ложиться, пока по местному времени не наступит ночь. После секса я всегда засыпаю, даже после такого честного, методического и серьезного. Я проснулась и увидела, как он одевается, чтобы идти преподавать. Почему бы, пока он будет работать, мне не пройтись по зимней ярмарке, не посмотреть рождественские schmuck (украшения) и не выпить Lumbaba (кофе с ромом)?

И вот я уже одна в Германии, температура упала ниже нуля; я вся замотана в шерстяные вещи и брожу по рождественской ярмарке. А вот и зеленые ветви омелы: впервые вижу их на холоде. Вот карусели, картонные силуэты сценок Рождества, имбирные пряники в форме сердца. Этот праздник словно говорил: веселитесь и не пускайте сюда ледяных великанов!

— Ich möchte ein Kaffee, — тщательно проговорила я свою просьбу человеку в ларьке с Schmaltzküchen. А потом, когда получила свой кофе, ответила «Danke schon».

Я слегка согрелась. Но все же сквозь рукава мне задувал ледяной ветер, пробирая до мозга костей. Не зная, что мне делать дальше, я оглянулась по сторонам (желательно, чтобы занятие мне нашлось где-нибудь в тепле) и увидела объявление об экскурсии по историческому зданию Ратхауса (то есть ратуши) на немецком и английском языках.