Майкл Бишоп - Сказки о воображаемых чудесах [сборник]

— Вы бы не хотели очутиться там? — спросил голос за моей спиной. Уже слишком знакомый голос. Боковым зрением я заметила быстрый взмах руки, держащей крохотный ключ между указательным и большим пальцами.

— В кукольном мире? Он чем-нибудь отличается от мира средневекового огороженного города?

— Восемнадцатый век был гораздо более цивилизованным. Принцесса души не чаяла в своих питомцах и придворных музыкантах. Но взгляните-ка на человека, продающего мышеловки, на пляшущего медведя. — Это был полярный медведь, сделанный из настоящего меха. — Взгляните на старую нищенку.

— Мы еще можем к этому прийти. — До чего же страшно очутиться одному, постареть, обеднеть, лишиться друзей. Я снова вздрогнула.

— Представьте себе, — продолжил он, — если я встану у окна, на меня заберется собака, а вы, Женщина-кошка, окажетесь между собакой и петухом, и мы все вместе раскроем рты и устроим страшный тарарам…

— И напугаем жителей кукольного домика, как мы напугали грабителей, — выдохнула я. — Miaoen!

Мяуканье у меня вышло мягкое, но в тишине музея оно все равно прозвучало чудовищно громко, особенно с аккомпанементом смеха за моей спиной и собачьего лая; даже рингтон с кукареканьем раздался снова: иа-гав-мяу-кукареку. Стекло витрины словно превратилось в воду: оно зарябило от моего дыхания. Внезапно я оказалась не снаружи, а внутри провинциального зала семисотых годов, припала к земле у подножия трона, обитого желтым шелком. На стенах китайские обои и мебель с инкрустацией.

Я стояла лицом к лицу с обезьянкой. Я оскалила зубы и зашипела; мартышка умчалась прочь. А я поступила так, как сделала бы любая кошка: вспрыгнула и уселась на лучшем сиденье в зале, на мягком шелке княжеского трона под балдахином в тон обивке.

— И каковы будут ваши распоряжения, княгиня Женщина-кошка? — вопросило лицо на стене зала для приемов.

Женщина-кошка небрежно взмахнула лапой:

— Освободите обезьянку от оков и медведей тоже. Снимите упряжь с лошадей и запретите всех крысоловов, за исключением меня!

— Вир гут, — проговорил голос за стеклом, снова рассмеявшись. Витрина задрожала, изображение перевернулось, и вот я снова стою, глядя на зал для приемов с неподвижными куклами принцессы, обезьянки и кошки.

— Кто вы? — спросила я. — Какой-то борец за права животных?

— Я вряд ли смог бы стать кем-то еще, — сказал он, и голос его протянулся нитью, которая внезапно оборвалась. Я повернулась и обнаружила, что стою в одиночестве. В кармане зазвонил мобильник, который мне дал mein Mann: фуга Баха. Пора идти.

Следующие несколько дней я помню обрывками. Картинки сказочной туристической Германии в Рождество. Тем вечером мы ужинали в Golden Sonne, где многие поколения семейства Бахов ежегодно встречались, чтобы помузицировать; спали мы в гостинице над рестораном и были там единственными посетителями. Секс вышел на шестерочку. Может, дело было в моей затяжной усталости, а может, мы смутно ощущали, что призраки Бахов взирают на нас с неодобрением. На следующий день мы пошли послушать орган Баха в лютеранской церкви, и во время проповеди я чуть не уснула. Обратно в Бремен ехали на поезде. Выпало много снега, и пейзаж за окнами до приторности напоминал рождественскую открытку (если бы еще не ветроэлектростанции). На следующий день я осталась одна, смотрела немецкое телевидение. Оказалось, это такая же помойка, как и везде в мире. Набравшись отваги, я вышла на улицу и в совершенном одиночестве направилась за пределы Neustadt («нового города»; обычно такие имена носили районы, которым стукнуло много веков) вдоль реки.

Мне хотелось посмотреть на знаменитую бронзовую скульптуру Бременских музыкантов. Она была до блеска отполирована руками любопытных туристов, и я тоже ее потрогала: сначала кошку, катц, а потом осла. Вместо теплого меха и волос я ощутила лишь прикосновение холодного металла. Пока счастливые туристы щелкали камерами, я стояла и ждала, словно прислушиваясь к характерному смеху, похожему на ослиный рев. Но ничего не произошло, и я утешилась порцией glühwein, которую выпила в ларьке, пока рождественские гуляки хлопали друг друга по спинам и распространяли дух веселья на всех, кроме меня.

Наступил вечер, я придала себе самый очаровательно-зимний вид, на который была способна, и отправилась с mein Mann посмотреть на выступление его оркестра. Бывает, что авангардная музыка встречается с роком; чаще всего это происходит на фестивалях. И вот стареющая агент по продвижению рок-групп знакомится с парнями, играющими серьезную классику. Не сомневайтесь, я знала кое-что и о Стиве Райхе, и о Филе Глассе, хотя предпочитала все равно своих любимых Sonic Youth. Так почему же представление показалось мне какофонией, замаскированной под искусство? И ведь у них даже не было честной цели отпугнуть грабителей от богатств, нажитых неправедным трудом. И я уже не говорю о том, что я и правда умудрилась заснуть во время так называемой «медленной части». И вот уже потом, на пронизывающем зимнем ветру, мы устроили грандиозный скандал. По счастью, бранил он меня и выдвигал список претензий на немецком. При других обстоятельствах я бы уже в ярости удалилась, но на таком морозе, да еще в чужой стране, у меня не было выбора: я кротко проследовала за ним домой. В его дом.

К следующему утру мы вроде бы помирились. На завтрак он ел салями (немецкая традиционная еда, такая же ужасная, как и австралийская паста «Веджимайт»). Мы снова сели на поезд, на этот раз в Любек, куда Бах когда-то пришел пешком, чтобы послушать игру Букстехуде. До чего это похоже на поведение юной фанатки, подумала я, но вслух не сказала. Экспресс был забит немцами, их чемоданами и свертками подарков: они в панике загружались в вагоны в последнюю минуту, отправляясь домой к семьям на Weihnachtsfest. Мы, как и по пути в Арнштадт, сделали пересадку. Правда, на этот раз мы поменяли электричку в крупном городе. В тот день я не успела выпить свою обязательную утреннюю чашку кофе (мы спешили на поезд), и мысли у меня путались, я никак не могла вернуться к реальности. Мы стояли у ларька, дожидаясь своего кофе, и я спросила:

— А где мы?

И прочла на его лице: «Она что, не знает?»

— В Гамбурге, конечно.

— О, — сказала я, внезапно связав город с известным мне культурным событием. — Тут же Битлз учились выступать!

И тут же застыла, увидев, как снисходительное изумление сменилось неприкрытым отвращением. Так вот что ты думаешь обо мне, о моих достижениях, о том, чем я восхищаюсь! Я ощутила толчок, словно вагоны собирали в состав, и мой отставший из-за часовых поясов дух (или душа) догнал меня, и с ним ко мне вернулся здравый смысл. И тогда я поняла, что свершила огромную ошибку: я что, правда поверила, что возможна истинная любовь с незнакомцем, с которым у меня совершенно противоположные музыкальные вкусы?