Фриц Лейбер - Корабль отплывает в полночь

Мы дружно подняли бокалы. Послышались одобрительные возгласы. Сид накинулся на Эриха:

– Не порть мне мебель, неслух ты этакий! – Потом усмехнулся и прогудел: – Веселитесь, ребята.

Мод с Марком присоединились к нам. Марк, сам того не желая, слегка обидел Бо, отказавшись от фалернского и предпочтя ему виски с содовой. Завязался общий разговор.

Мы рассуждали обо всем сразу.

– Змеи ставят в Пучине мины.

– Ерунда, разве можно минировать ничто?

Кто-то требовал бурбона, кто-то искал заколку для волос, кто-то утверждал, что Марка надо было напичкать стабилитином. Сам Марк пустился в воспоминания:

– Марсия? Ее здесь больше нет…

(Она угодила в Вихрь Времени и истлела прямо на наших глазах, но рассказывать об этом я не собиралась.)

Потом, не жалея красок, римлянину расписали случай с Брюсом и его перчаткой, а Марк в ответ поведал нам о легионере, которого замучил живот, потому что ему случайно выдали в паек сахар вместо обычной соли. Эрих спросил Сида, не припас ли тот Призрачных Красоток. Старый греховодник подергал себя за бороду:

– Что тебе в них, любострастный аллеман? [80] От латинского названия Германии – Allemagne. Есть, есть у меня красавицы, а среди них – графиня из Вены времен Штрауса. Эх, если бы не вон та милашка…

– За тобой нужен глаз да глаз, мой маленький фон Хогенвальд, – проговорила я, упершись пальцем в грудь Эриху. – Ты явно питаешь слабость ко всяким призракам.

Он фыркнул, прижал меня к себе, доказывая, что я ошибаюсь, и предложил показать Брюсу Художественную Галерею. Когда я попробовала отговорить его, он уперся. Брюс с Лили охотно согласились. Царапина от удара саблей на щеке Брюса была еле заметна: Лили смыла всю запекшуюся кровь.

Наша Галерея сильно отличается от всех. В ней хватает картин и скульптур, но главное место отведено разным поделкам, которые смастерили перебывавшие на станции Солдаты. Материал, что пошел на эти поделки, волей-неволей напомнит вам о Войне Перемен – медные патроны, потрескавшийся кремень, осколки древней глиняной посуды, собранные воедино каким-то ваятелем-футуристом, современная чеканка на золотых слитках инков, хитроумные кружева из лунной проволоки, картина, написанная темперой на потрескавшемся куске кварца, что стоял некогда в иллюминаторе звездолета, шумерская надпись, выбитая на кирпиче из атомной печи…

В общем, в Галерее так много всего, что я каждый раз обнаруживаю там нечто новенькое, чего не видела раньше. Глядя на статуи и прочие вещицы, начинаешь задумываться о тех, кто приложил к ним руку. Порой, когда меня одолевает тоска, я прихожу сюда, чтобы мне стало еще хуже. Если настроению некуда падать, оно поднимается. В Галерее – история нашего Места, и то, что ее составляет, выдерживает пока все шквалы Ветров Перемен.

Эрих болтал без умолку, но я не прислушивалась к его словам. Я размышляла о том, как ужасно, что для нас существует лишь Перемена с большой буквы. Каково, по-вашему, знать, что мысли, которые тебя осеняют, или чувства, которые ты испытываешь, вполне могут оказаться последствиями вмешательства в прошлое Пауков или Змей?

Ветры Перемен несут с собой не только смерть. Они бесконечно опережают время, и никто не скажет вам, как далеко они проникают, какие разрушения сулят и скоро ли успокоятся, – Глубина есть Глубина.

Мы, Демоны, боимся того, что однажды потеряем себя, что наши тела займут другие. Считается, что Перемены на нас не действуют; потому-то мы – Демоны, а не Призраки, как остальные Двойники, и не зомби. Бо не солгал: среди нас нет великих. Зато и людей толпы можно пересчитать по пальцам. Таких, как мы, поискать; поэтому Пауки вынуждены вербовать нас без оглядки на наше прошлое. Мы – Иностранный Легион Времени, диковинные существа, смышленые и неприметные, печальные и циничные. Мы меняем личины с легкостью центаврийских оборотней; наша память – бездонный колодец. Мы – Народ Перемен, сливки общества про́клятых.

Однако иногда я задаюсь вопросом: в самом ли деле мы помним все? Быть может, мы забыли минувшее, забыли, что забыли его?..

Вот так всегда, стоит мне только заглянуть в Галерею.

– Иди-ка ты лучше к своему коменданту, Грета, – одернула я себя.

Эрих рассматривал зеленую чашу, на которой сплетались золотистые силуэты то ли дельфинов, то ли космических кораблей.

– По-моему, – сказал он, – в искусстве этрусков сильны египетские мотивы. Ты согласен, Брюс?

Довольно улыбаясь, тот обернулся к нему:

– Что-что?

Лицо Эриха потемнело. Я порадовалась, что наши лихие гусары оставили сабли в Прихожей. Эрих открыл было рот, но тут вмешался Док – он забрал у немца чашу.

– Чудесный образчик среднесистемного венерианского стиля. – Док находился в том состоянии, когда пьяный кажется трезвее трезвого. – Мастер Эйтайх говорил мне, что при взгляде на нее нельзя не припомнить, как шуршат над крышами домов на Северных Отмелях морские волны. Пожалуй, надо бы ее инвертировать: Угу… Кто вы такой, молодой человек? А, дребедень.

Аккуратно вернув чашу на подставку, Док поплелся дальше. По правде сказать, он единственный из нас знал назубок, что и где стоит в Галерее, и если бы он не был постоянно навеселе… Эрих хотел догнать Дока, но я не разрешила.

– Его «дребедень» меня доконает, – пожаловался он. – Будь моя воля, Liebchen, я бы повыгонял всех русских даже из Комедиантов.

Я улыбнулась ему и сжала его руку:

– Док здорово сдал в последнее время.

Эрих усмехнулся.

– Я не любитель ссор, Грета, но порой веду себя как старый ревнивый болван.

Насчет «старого» он явно загнул: несмотря на седые волосы, ему не исполнилось еще и тридцати трех.

Наши влюбленные ворковали у ширмы Операционной. Я бы так не смогла, но Лили, должно быть, не разделяла моего предубеждения. Она говорила, что, прежде чем попасть к нам на станцию, отведала службы в полевом госпитале Пауков, но навряд ли ей довелось познать то, что пережила я в бытность медицинской сестрой. Помню как сейчас: врач повернул переключатель, и тяжело раненный человек превратился в продолговатый сверкающий кокон… Уф, до сих пор пот прошибает. А папочка Энтон мечтал, что его Грета будет лечить людей!

Ну да ладно, хватит брюзжать. В конце концов, вечеринка у нас или не вечеринка?

Док что-то втолковывал Сиду. Только бы ему не вздумалось подражать крикам животных. Впечатление, скажу я вам, остается отвратительное. Инопланетян, которые как-то заглянули к нам, Док попросту оскорбил в лучших чувствах.

Мод показывала Марку коленца двойного степа двадцать третьего века. Бо подыгрывал ей на пианино.

Просветлев лицом, Эрих потащил меня к ним. Мои каблучки простучали по мозаичному полу, который мы не накрываем ковром потому, что так нравится нашим приятелям с других планет. Усадив меня на кушетку рядом с пианино, обложив подушками и вручив бокал с вином, мой ненаглядный комендант важно прокашлялся. Он готовился излить свою Weltschmerz [81] Мировая скорбь (нем.). в песне, но меня это не встревожило – голос у Эриха приятный.