Фриц Лейбер - Корабль отплывает в полночь

Она была красива, даже слишком непривычно красива для Бенни. Шапка светло-золотых кудряшек, прекрасное, аристократическое сложение (по жадному взгляду Эс я понял, что она уже видит, как станет ее лепить). А еще пара самых задумчивых и мягких в мире глаз.

Она подошла к нашему столику и молча ожидала, что мы закажем. Может быть, оттого, что ее красота потрясла нас, мы очень старательно разыгрывали наш любимый спектакль: «Интеллектуалы подробно и терпеливо разъясняют свои пожелания тупоголовому пролетарию». Она выслушала, кивнула и вскоре вернулась с нашими заказами.

Луи попросил только чашку черного кофе.

Она принесла ему еще половинку дыни.

Луи некоторое время внимательно рассматривал ее, затем удивленно хихикнул.

– Знаете, мне действительно хотелось дыни, – сказал он. – Но я даже и не подозревал об этом. Вы, наверное, сумели проникнуть в мое подсознание.

– Подсознание? Что это? – спросила девушка низким красивым голосом с интонацией, чем-то напоминавшей то, как говорил Бенни.

Расправляясь со своей дыней, Луи пустился объяснять так, будто перед ним была ученица начальной школы.

Она не дослушала его до конца и спросила:

– А как вы его используете?

Луи, который отличался остроумием, отвечал:

– Не я его, а оно меня использует.

– Это так и должно быть?

Никто из нас не знал, как ответить на этот вопрос, и, поскольку в нашей компании я считался блестящим специалистом по общению с низшими классами, чтобы вывести нас всех из тупика, я спросил:

– Как вас зовут?

– Эллен, – ответила она мне.

– Вы уже давно здесь работаете?

– Да, несколько дней, – ответила она, отходя к стойке бара.

– А откуда вы?

Она развела руки в стороны:

– Ну… оттуда…

И в этот момент Юджин, любивший пошутить на фантастические темы, спросил:

– Может, вы прилетели на летающей тарелке?

Она оглянулась на него и сказала:

– Вы шутите.

И тем не менее она все время крутилась около нашего столика: то подсыпала сахар в сахарницу, то делала еще что-нибудь столь же несерьезное. А мы разговаривали о самых возвышенных и интеллектуальных вещах: каждый из нас с радостью плел паутину своих самых любимых рассуждений из наполовину недосказанных фраз, произнесенных на только нам понятном жаргоне. Мы очень даже чувствовали ее присутствие.

Когда мы уже уходили, случилось что-то необычное. В дверях мы все как по команде оглянулись. Эллен стояла за стойкой. И смотрела на нас. А глаза ее больше не были сонными и мечтательными, они сияли напряженным вниманием. Девушка улыбалась. Я касался локтем голой руки Эс – дверь была узкой – и вдруг почувствовал, как Эс вздрогнула. И через мгновение она вздрогнула еще: Юджин, стоявший рядом с ней с другой стороны, сжал ее другую руку, которую держал в своей (они были кем-то вроде любовников).

Несколько секунд все мы видели одну только Эллен. Затем она опустила глаза и стала вытирать тряпкой стойку бара.

По дороге домой мы вели себя непривычно тихо.

На следующий вечер мы снова отправились к Бенни – чуть раньше, чем накануне. Эллен там была, и была она так же прекрасна, как в наших воспоминаниях. Мы обменялись с ней еще несколькими короткими и шутливыми фразами, и голос ее уже совсем не напоминал голос Бенни. А еще мы устроили в ее честь настоящий интеллектуальный фейерверк. Перед уходом к стойке, где стояла Эллен, подошла Эс, и они о чем-то тихонько говорили. Выслушав Эс, Эллен кивнула.

– Ты что, просила ее позировать тебе? – спросил я Эс, когда мы вышли на улицу.

Она кивнула и прошептала с восторгом:

– У этой девушки самая великолепная фигура на свете!

– Не только на этом свете, но еще и на том, – ворчливо подтвердил Юджин.

– И совершенно потрясающей формы череп, – закончила свою мысль Эс.

Было нисколько не удивительно, что из всех нас именно Эс первая заговорила с Эллен. Как и все интеллектуалы, мы были людьми стеснительными и только и делали, что вечно возводили барьеры между собой и другими людьми. Мы упрямо хватались за юность и студенческую жизнь, хотя все, кроме Юджина, уже давно окончили колледж. Вместо того чтобы вступить в настоящую жизнь, мы существовали за счет наших родителей, делая время от времени разные несерьезные научные работы для того или иного преподавателя. У Эс, правда, было несколько частных учеников. Но при этом здесь, в нашем родном городке, мы занимали определенное положение. Нас считали ужасно умными и искушенными, чем-то вроде местной богемы, хотя, видит бог, мы были чем угодно, только не богемой. А ведь стоит нам уехать из города и попасть в реальную жизнь, и мы раз и навсегда затеряемся в толпе.

Знаете, если честно, мы боялись расстаться с нашим миром. Мы боялись, что все наши хваленые способности и проекты окажутся самым обычным мыльным пузырем. Что же касается серьезных достижений и успехов, у нас их просто не было. Эс была весьма средним скульптором; учиться у больших мастеров она не хотела, особенно у тех, кто еще жив, – боялась, что лишится таким образом своей (на мой взгляд, крошечной и неестественной) индивидуальности. Луи вовсе не был философом; он просто развивал в себе некий интеллектуальный энтузиазм по поводу мыслей и высказываний других людей, благодаря чему находился постоянно в состоянии лихорадочного и совершенно бесполезного возбуждения. Лично я защищался от жизни своими обширными познаниями и позой циника; я знал кучу разных разностей, я мог рассуждать на какую угодно тему, но еще и всегда мог доказать, что тратить на это силы не стоит. Что касается Юджина, он был лучшим – и одновременно самым дурным человеком среди нас. Немного моложе остальных, он все еще учился и добился определенных успехов в ядерной физике и математике. Но что-то – возможно, его маленький рост или пуританское воспитание, которое он получил на ферме своего отца, – делали его неуравновешенным и подверженным смене настроений. А еще он был склонен к грубостям и физическому насилию, что грозило ему рано или поздно крупными неприятностями. Его даже лишили водительских прав за слишком лихую езду, а нам порой приходилось вмешиваться, причем однажды неудачно, чтобы его не избили до полусмерти в каком-нибудь баре.

Мы много разговаривали о нашей «работе». На самом же деле гораздо больше, чем было необходимо, мы тратили время на чтение журналов и детективных историй, на безделье и спиртное, на бесконечные интеллектуальные разговоры и споры.

Если же у нас и были какие-либо достоинства, так это верность друг другу, хотя вовсе не надо быть циником, чтобы признать, что мы отчаянно нуждались в аудитории, коей друг для друга и являлись. И все же искренность в наших отношениях была.

Короче говоря, как и большинство людей на нашей планете, где мысль еще только начинает просыпаться и осознавать свою многовековую слепоту и скованность различными путами и где только теперь люди сумели хоть краешком глаза увидеть, какое потрясающее будущее их ждет, мы были ужасно трусливы и поверхностны, тщеславны и претенциозны, ленивы и эгоистичны.