Марина Дяченко - Ведьмин род [litres]

Его плечи вздрогнули. И еще. Эгле испугалась:

– Март, что с тобой?

Судорожно обняв ее, он прятал лицо.

– Что случилось? Меня что, решили казнить?!

– Нет, – сказал он глухо. – Вот…

Он отстранился, по-прежнему не глядя на нее, и вытащил из внутреннего кармана пиджака серый канцелярский конверт. Запечатанный. Приговор, отчего-то подумала Эгле.

– Мне обязательно смотреть, что внутри?

Мартин, не отвечая, дернул пластиковую нитку, позволяющую открыть конверт аккуратно и без усилий. Протянул Эгле, и она не могла не взять; из конверта выпала на паркетный пол белая пластиковая карточка с чьим-то лицом на боку. Эгле узнала собственную фотографию с учетного свидетельства. Мартин наклонился и поднял карточку; из конверта выглядывал лист бумаги с голограммой и водяными знаками.

«Данным документом устанавливается, что Эгле Север… инициированная ведьма… обладает гражданскими правами, переданными ей Советом кураторов… – Строчки расплылись у Эгле перед глазами. – …Не может быть казнена без суда, не может быть задержана без твердого подозрения в совершении правонарушений, предусмотренных…»

– Как ты это сделал?! – Она помотала головой, желая убедиться, что не спит, что прекрасный сон не прервется, что это правда.

– Это сделал не я, – шепотом сказал Мартин.

Никогда прежде старая площадь перед Дворцом Инквизиции не знала таких разрушений – в узорах изувеченной брусчатки можно было прочитать, как в открытой книге, историю того, что недавно здесь случилось. Бродили люди в ярко-желтых отражающих жилетах, развешивали ярко-желтые ленты, ограждая развалины от остального города, целого, уцелевшего. Людей было много, но площадь все равно казалась пустой.

Все видно как на ладони: откуда стартовал обезумевший танк, какие маневры успел предпринять, прежде чем закрутился на месте волчком. И вот траектория, прямая, как автобан в пустыне, – танк на полной скорости пронесся через площадь, а потом замер, будто налетев на стену, и, кажется, слегка нарушил законы физики. Остановился в шаге от человека на площади. В полушаге.

Клавдий понял, что не может выровнять дыхание, и проделал опыт, помогавший ему много лет подряд: он позволил себе увидеть, как танк наваливается на Мартина и подминает его под гусеницы. Он заставил видение замереть, застыть фотографией, разглядел все чудовищные детали, а потом мысленно расколол картинку на мельчайшие фрагменты. Уничтожил образ в уме. Погасил.

Скоро весна…

Он прошелся по кабинету, вдоль огромного стола, от окна к камину и снова к окну, цепляясь взглядом за детали: авторучка с фиолетовыми чернилами, которой он много лет подписывал документы. Папки для бумаг, пять разнообразных пепельниц, альбом для визитных карточек… Ему, пожалуй, нечего забирать из кабинета, в котором он просидел тридцать пять лет. Компьютер служебный… ручка антикварная, но зачем она нужна вне этого стола? С чем придется повозиться, так это с документами – подготовить к передаче, чтобы у преемника не было проблем…

Он понял, что личность преемника ему не интересна вовсе. Удивился. Встал у окна, глядя на изуродованную площадь, и спросил честолюбие, не желает ли оно худо-бедно оживить профессиональную ревность. Опять ничего не почувствовал.

Щелкнул селектор на столе:

– Патрон, к вам куратор Старж…

Дверь тут же без приглашения распахнулась. Клавдий не обернулся; того, кто останавливает танки, не удержит дверная защелка, тем более незапертая.

– Да погибнет скверна, – послышался голос Мартина за его спиной.

– Патрон, я ничего не могу сделать, – пролепетал референт. Клавдий, не оборачиваясь, махнул рукой, предлагая тому убираться. Дверь снова закрылась. Клавдий смотрел в окно.

– Спасибо, – шепотом сказал Мартин.

– Рад быть полезным.

– Я хочу попросить прощения.

– Извини, Март, я не могу сейчас с тобой говорить. Если хочешь сделать мне приятное – поезжай в Ридну и займись делом.

– Я был… неправ, – сказал Мартин с отчаянием. – Я… неправильно все понял, я был идиот, потому что… Эгле.

– Не оправдывайся и уходи. – Клавдий не оборачивался. – Потом, когда время пройдет… мы это обсудим. Может быть. Потом.

– Тогда я поехал, – сказал Мартин мертвым голосом и пошел к двери. Сделал несколько шагов, остановился:

– Почему ты принял такое решение? Из-за меня?! Чтобы мне что-то… доказать? Но я ведь тебя не стою, я тебе в подметки не гожусь, как я мог настолько тебя уязвить?!

Возможно, сцена имела бы неприятное продолжение, но селектор на столе опять пискнул:

– Его сиятельство герцог…

– Добро пожаловать, – сказал Клавдий.

Герцог не ожидал застать здесь Мартина. Он остановился на пороге, будто смутившись, будто осознав, что стал свидетелем сцены, которой никаких свидетелей не полагалось. Мартин коротко наклонил голову, очень формально, в полном соответствии с этикетом.

– Ты… стал национальным героем, Мартин, – хрипло сказал герцог. Его слова были неуместны, но фамильярность объяснима: правитель знал Мартина еще ребенком, еще с тех пор, как его собственная дочь-подросток недвусмысленно благоволила к «этому интересному мальчику».

– Долг и работа, – отозвался Мартин очень холодно. – Я вынужден идти, ваше сиятельство. Желаю хорошего дня.

Герцог поежился от его голоса – а может быть, Клавдию показалось. Мартин еще раз коротко поклонился и вышел, прикрыв за собой дверь. Клавдий заставил себя не смотреть ему вслед.

– Отставка, – тихо сказал герцог, – такая же мистификация, как и ваша смерть?

– Нет. Отставка настоящая.

– Но… вы победили. Переиграли. Достигли всех своих целей. Тогда почему?!

– Ваше сиятельство, – сказал Клавдий. – Я не обязан и не буду с вами объясняться. Все поступки имеют цену, и все действия приводят к последствиям. Это всё, что я могу вам сказать.

Герцог прищурил воспаленные после бессонной ночи глаза:

– А вы никого не прощаете, да?

– За некоторые вещи, – Клавдий снова посмотрел за окно, где люди в отражающих жилетах разбирали снесенный траками булыжник, – не прощаю.

Эгле ждала, считая секунды. Она очень хотела, чтобы Мартин вернулся поскорее, она мысленно умоляла его задержаться подольше, ведь каждая минута разговора означала новый шанс: они договорятся.

Мартин вернулся почти сразу. Эгле ни о чем не стала спрашивать. Он молча взял ее за руку и вывел из комнаты и так повел, как ребенка, по коридорам Дворца Инквизиции.

От его холодной ладони растекались электрические разряды, булавками тыкались в руку Эгле, тогда она крепче сжимала пальцы. Перед идущими расступались люди – маркированные инквизиторы и просто клерки, Эгле видела их силуэты будто сквозь мутную воду. Ей казалось, что она поднимается из глубины – с илистого дна, вверх, туда, где солнце.