Станислав Лем - Охота [сборник litres]

Он не видел ничего. Приближал лицо все сильнее, пока не ткнулся носом в холодное стекло крышки, и вздрогнул от этого неожиданного прикосновения.

Черную точку он увидел только под лупой. Под увеличением она выглядела как маленькое зернышко пшеницы. На одном кончике ее была чуть более светлая, сероватая выпуклость и две мелкие, даже сквозь лупу едва заметные зеленые точки – на другом. Он не был уверен, не придает ли им этот оттенок толстое стекло крышки, преломляющее свет. Аккуратно потянул за уголок, вытащил из-под крышки платок. Длилось это не больше минуты. И тогда ему в голову пришла идея. Он передвинул крышку по столу так, что стеклянный край выставился за край столешницы, под приставленную снизу спичку, которую в последнюю секунду он чиркнул о коробок, и ввел внутрь на длинной проволоке.

Некоторое время казалось, что спичка погаснет, потом, когда она разгорелась сильнее, он все не мог передвинуть ее в нужном направлении, но наконец удалось и это. Желтоватое пламя приблизилось к черной точке, висящей в двух сантиметрах над поверхностью стола, и сразу же неспокойно затрепетало, а когда он толкнул огонек чуть дальше, будто обернулся вокруг невидимой выпуклости. Так продолжалось недолго, огонь выстрелил последней синеватой искрой и погас – только обугленное тело спички рдяно светилось еще секунду.

Он вздохнул, снова сдвинул крышку под абажур лампы и долго неподвижно всматривался в черную точку, чуть двигающуюся под крышкой.

– Невидимый шарик, – проворчал. – Невидимый шарик…

Он был почти счастлив и даже не понимал этого. Следующий час был занят тем, что он размещал под крышкой блюдце, наполненное чернилами. Сложная система палочек и проволочек помогла разместить исследуемую штуковину в блюдце. Поверхность чернил почти незаметно прогнулась в одном месте: там, где с ней должна была соприкасаться нижняя часть шарика. Больше ничего не случилось. Попытки окрасить его чернилами не вышла.

К полудню он почувствовал упорное подсасывание в желудке, потому съел остатки овсянки и раскрошенных кексов из полотняного мешочка, запив их чаем. Вернувшись к письменному столу, в первый момент не мог найти черную точку и почувствовал внезапный страх. Забыв об осторожности, поднял крышку и принялся ощупывать, будто слепец, поверхность стола расставленными руками. И круглое тело сейчас же втиснулось ему в пальцы. Он сжал руку и сидел так, обрадованный, успокоенный, тихонько бормоча что-то. Невидимый шарик грел ему руку. Он чувствовал исходящее от того тепло, поигрывал им все рискованнее, передвигая его, невесомый, из одной руки в другую, пока его взгляд не зацепился за что-то поблескивающее в пыли под печью, куда вывалился мусор из перевернутого ведра. Был это кусочек смятой фольги от шоколада. Он сразу же поднял и обернул в нее шарик. Все получилось неожиданно легко. Остались только два небольших отверстия с противоположных концов, проделанные шпилькой, чтобы смотреть на свет, исследуя свойства маленького черного узелка внутри.

Когда ему наконец пришлось выйти из дома, чтобы купить что-нибудь поесть, он запер шарик под крышкой и, для большей уверенности, прижал ту, обложив со всех сторон книгами.

Потом настали прекрасные дни. Время от времени он пытался проводить с шариком какие-то эксперименты, но преимущественно лежал в постели, читая любимые фрагменты старых книг. Сворачивался под одеялом, собирая, как мог, тепло, руку выставлял, только чтобы перевернуть страницу, и, погруженный в подробное описание смерти товарищей Амундсена среди льдов или же в мрачные сообщения Нобиле о случаях людоедства после катастрофы его полярной экспедиции, направлял порой взгляд на крышку со спокойно блестящим под стеклом шариком, который иной раз чуть менял положение, перемещаясь от стенки к стенке, словно его подталкивало что-то невидимое.

Ему не хотелось ни ходить за продуктами, ни готовить обеды, потому он ел кексы, а если у него находилось немного дров, то пек в золе картошку, вечерами же погружал шарик в воду или пытался колоть его чем-то острым – выщербил об него бритву, без видимого результата, – и это продолжалось так долго, что спокойствие его начало потихоньку сдавать. Он задумал серьезное дело: хотел приволочь старые тиски из подвала, чтобы зажать шарик и сдавить его до самой центральной точки, но это было сопряжено с такими серьезными проблемами (пришлось бы бог весть как долго рыться в старом железе и мусоре, к тому же он не был уверен, дотащит ли сюда верстак, который вынес в подвал три года назад), что эта идея осталась только в сфере планов.

Один раз он долго грел шарик в огне – в результате прожег дно вполне еще хорошей кастрюльки. Фольга потемнела и скорчилась, но сам шарик нисколько не пострадал. Он уже начинал терять терпение, в голову его приходили мысли о средствах посерьезнее, поскольку он постепенно обретал все большую уверенность, что шарик неуничтожим, и эта стойкость бросала вызов его удовлетворению, но однажды он заметил нечто, что, собственно, должен был заметить куда раньше.

Фольга (новая, поскольку старая разодралась во время различных экспериментов в клочья) треснула в нескольких местах, и в просветах показались внутренности. Шарик рос! Он задрожал, когда наконец это понял, сел рядом с лупой, долго всматривался, сняв фольгу, исследовал шарик под двойными стеклами, которые выкопал из нижнего ящичка стола, и наконец уверился, что не ошибся.

Шарик не только рос, но и менял форму. Теперь он не был полностью круглым – в нем появились две небольшие выпуклости, словно бы полюса, а черная точка вытянулась так, что ее было теперь видно невооруженным глазом. За морщинистой головкой, подле пары зеленоватых точек, появилась чуть блестящая черточка, которая медленно выгибалась, движением, которое непросто было заметить – не быстрее передвижения часовой стрелки часов, но после ночи он мог с уверенностью отметить прогресс этого явления. Шарик был уже продолговатым, как яйцо, с двумя одинаково толстыми концами. Черная центральная точка явственно разбухла.

В следующую ночь его разбудил короткий, но сильный звук, словно на большом морозе вдруг треснула массивная стеклянная плита. Звук этот еще звучал в его ушах, когда он вскочил и босиком подбежал к письменному столу. Свет его ослепил – стоял с рукой на глазах, в отчаянии дожидаясь, пока глаза привыкнут. Крышка от сырницы была целой. И вроде бы ничего не изменилось. Он искал взглядом черную продолговатую ниточку – и не находил той. Когда увидел ее наконец, то опешил, так она уменьшилась. Со страхом приподнял крышку, и что-то прильнуло к его руке. Низко наклонившись, он приблизил лицо к пустой поверхности стола и потом увидел.