Иван Миронов - Высшая каста [litres]

– Брат, я не знаю ваши законы, статьи-шматьи эти. Говорю, за брата страдаю!

Однако пара уточняющих вопросов, прозвучавших настойчиво-требовательно, вконец обезоружила Мусу.

– Мы с близкими отдыхали в Москве в «Новом Фаэтоне». Кушали там, смеялись. У меня брат Тимур двухкратный чемпион России по вольной борьбе, у него две жены, трое детей. Его все уважают. Бизнес-шмизнес, он красавчик вообще. А за соседним столом сидел черт, в натуре, ел, жрал водка. И кричит нам: «Слышь, армяне, звук убавили, трещите до хрена». А мой брат отвечает мирно: «Уважаемый, почему так говоришь? Мы не армяне, мы из Дагестана!» А он кричит в ответ: «Вы тогда вообще конченые!» А Тимур ему по-русски пытается объяснить, что он не прав, а этот черт говорит, что если Тимурчик рот свой не закроет, он его трахнет. Брат отвечает, что если ты мужчина, то делай, что обещал, а если не сделает, то тогда он его сам трахнет. Брат Тимур уважаемый человек, его слово закон, он мужчина! Поэтому он подошел к этому зверю, придушил его слегка и порвал ему жопу.

– А ты что делал? – опешил Мозгалевский от подобного сценария.

– Сначала помогал штаны снять, потом на айфон снимал. Это нормально. Он за базар свой вонючий жопой ответил. Кто ж знал, что он полковник ФСБ, вызвал ментов, шакал. Тимурчик сейчас на Бутырке сидит, за больничкой смотрит.

– Секс-джихад какой-то, – вздохнул Мозгалевский.

– Ты сам-то кого убил? – потребовал ответной исповеди горец.

– Откровенность за откровенность? – улыбнулся Мозгалевский. – Говорят, что двух шлюх.

– Это нормально, – снисходительно констатировал Муса. – Аллах разрешает убивать блудниц.

– А нам по уставу даже чекистов трахать нельзя, – богобоязненно вздохнул Мозгалевский.

Мозгалевский проснулся около восьми. Тюремное зазеркалье уже не казалось чем- то трагичным. Он вспомнил сон. До расстрела Берии оставался месяц. Владимир лежал на шконке и смотрел в тусклый потолок, ничего не желая и ни о чем не жалея. Единственного он хотел, чтобы смерть не распахивала объятий и не высылала приглашений, чтобы его кончина была моментальна и непредсказуема.

Через два часа вызвали к адвокату. Высокий, худой, но лоснящийся господин, похожий на блестящего червя, безупречно правильного и изящного, но при этом совершенно мерзкого. Нежные лакированные пальцы перебирали массивную ручку с широким пером.

– Здравствуйте, Владимир, – адвокат растянул улыбку, протягивая Мозгалевскому руку. – Меня зовут Анатолий Бинецкий. Ко мне обратилась ваша жена за помощью. И я хотел бы…

– Привет, – оборвал Мозгалевский. – Когда меня выпустят?

– Суд, где будет решаться вопрос об аресте, состоится уже сегодня ближе к вечеру. Если бы завтра, то я бы успел решить вопрос, тем более я лично знаком с зампредом Басманного суда…

– Короче, не сможешь сегодня?

– Я говорю, если бы завтра, – жевал губами адвокат.

– Хорошо. Когда?

– Обычно сначала арестовывают на два месяца, потом продлевают.

– Мне нужно выйти отсюда хотя бы дней через пять.

– Это практически невозможно. Можно купить апелляцию, но это минимум месяц, – адвокат в уме прикидывал выгоды и риски.

– Скажешь Евгении Евгеньевне, пусть немедленно свяжется с нашим другом. Пусть подключает кого угодно, но выйти надо завтра.

– Дело в том, – адвокат сглотнул слюну проплывшей мимо удачи, – что я не участвую в коррупционных схемах.

– Ты хочешь сказать, в чужих коррупционных схемах? – оскалился Мозгалевский.

– Вы меня поняли, – смиренно склонил голову Анатолий.

– С этого момента участвуешь. Если я выйду отсюда в течение недели даже без твоего участия, получишь сто тысяч долларов. Поэтому бегай, старайся, все запоминай. Теперь главное. У меня очень расстроилась психика, это чтобы у тебя, Толя, не возникало неуместных вопросов. На Ленинском проспекте есть роддом. Там сейчас лежит девушка на сохранении по имени Алена, ждет сына, это мой ребенок. Ее фамилию я не помню, подними картотеку, я там числюсь как отец. Встреться с ней, успокой. Скажи, что я отъехал по работе на неделю. Придумай сам куда, но так, чтобы обосновать отсутствие связи. Самое главное, выясни, как самочувствие, сделай фотографию и передай мне.

– Хорошо, я сделаю.

– Что узнал по делу? – К Мозгалевскому возвращалось прежнее самообладание.

– Вам вменяют двойное убийство, возможно, добавится изнасилование.

– Неважно, – Мозгалевский стыдливо оборвал адвоката. – Если я не выйду через неделю, это уже неважно.

– Видите ли, чтобы правильно выстроить линию защиты и суметь максимально расположить к вам следствие и суд, мне необходимо знать все подробности этого… инцидента.

– Что именно? – механически буркнул Мозгалевский, сосредоточенно о чем-то размышляя.

– Во-первых, было ли изнасилование? Во-вторых, что предшествовало вашей, так сказать, ссоре?

Но вопрос адвоката попал в чужую колею раздумий.

– С кем? С Блудовым?

– Нет! – воскликнул адвокат. – С женщинами этими.

– С какими женщинами?! Толя, ты опух? Все это ересь! Мое расстроенное сознание, – голос Мозгалевского растворился в шепот. – Все это сны, безумные сны! Толя, ты понимаешь, что, если меня расстреляют, я умру? Ты понимаешь?

– Аааа, я прекрасно вас понимаю. Уверен, что несколько лет в психушке лучше, чем остаток жизни на «Вологодском пятаке». А там, как знать, может, и отобьемся, – расцвел лицом Бинецкий.

– Я не псих, – процедил Мозгалевский. – А может, и псих уже. Ну, неважно. Главное, вытащите меня отсюда.

Глаза адвоката раскрылись, словно безмолвный рыбий рот. Он крайне редко терялся в догадках по поводу душевного состояния своих клиентов, с ловкостью опытного психиатра распознавая подлинное безумие и подделку. Однако Мозгалевский заставил адвоката усомниться в собственной проницательности.

«Может, и вправду спятил, – размышлял Бинецкий. – Поди замочи двух телок в адекватке. Наркоман чертов», – он отчего-то блаженно улыбнулся.

К вечеру Мозгалевского в отдельном автозаке повезли арестовывать в Басманный суд. Председательствующая судья Тамара Соленая, еще молодая, но окончательно выгоревшая изнутри дама, с серым выцветше-красивым лицом, внимательно, даже, как показалось Мозгалевскому, с неприличным любопытством слушала следователя и прокурора, которые, не пропуская скабрезных подробностей, изложили суду версию обвинения. Мозгалевский отпирался, твердил об алиби, об абсурдности обвинения, хотел рассказать об Алене, но осекся, решив, что даже одно упоминание ее имени в этом смраде оскорбит то единственное светлое, что осталось в его жизни.

Адвокат шибко не сопротивлялся. Дежурно пролепетав об отсутствии у подзащитного судимости, о наличии жены, ребенка-инвалида, постоянного места жительства и источника дохода, защитник попросил суд об избрании своему подзащитному меры пресечения, не связанной с лишением свободы, а именно домашнего ареста или залога. Судья охотно поинтересовалась, какую сумму защита Мозгалевского может внести в качестве залога, что вызвало у задержанного приступ оптимизма – до слез и дыхательного спазма.