Дмитрий Самохин - Сад зеркал [сборник litres]

Вулф встряхнулся, во все стороны полетели шерстинки и пещерная пыль. Угун смотрел на него затравленным взглядом приговоренного к казни, чья очередь к плахе наконец подошла. На мгновение детективу показалось, что писарь собирается вцепиться в него и потребовать забрать с собой наверх, но Угун не двинулся с места, только сгорбился еще больше.

– Если бы мне пришлось жить здесь – я бы утопился, – сообщил ему Вулф и, хрустя мелкими камешками, зашагал прочь.

Под лапами шуршали мертвые листья, сырой воздух щекотал нос.

Вслед за родителями Красноглазый крался меж деревьями, пригибая голову и стараясь ступать потише. Деревья были розовато-бурыми, с толстыми неповоротливыми ветками. Магические цепи-распорки держали их на месте, притупляли сознание, не давали двигаться и даже свободно шевелить ветвями; между витками цепей торчала вспухшая, воспаленная кора. Те места, на которые падал свет луны, казались подернутыми паутиной и выглядели еще противней. Одурманенные деревья не сразу понимали, что мимо скользит живая плоть, и только самые стойкие иногда вяло дергали ветвями вслед оборотням. Красноглазому казалось, что потом деревья оживают, прозревают у него за спиной и разрывают свои оковы, и движутся следом, и тянут к нему оголодалые ветви, чтобы впиться колючками в плоть, высосать его кровь и силу.

«Живое, живое», – бились в ушах шепотки и затихали, когда Красноглазый ускорял шаг. А потом возникали снова, от тех деревьев, мимо которых они проскальзывали. Сегодня растения вели себя беспокойней обычного – наверняка оттого, что родители вполголоса переругивались, матери что-то не нравилось, отец настаивал, оба то и дело взрыкивали.

До большой поляны они добирались, кажется, целую вечность – во всяком случае, толковище уже началось, несколько городских семей со щенками расположились на поляне, а перед ними стоял на бугристом широком пне огромный дикун-вожак. Подле пня примостилась седая самка. Красноглазый не знал, как зовут эту странную старуху, кто она такая, но к словам её прислушивались все, включая вожака. Остальные самцы-дикуны сидели поодаль, слившиеся в длинную двадцатиголовую тень с запахом тревожной дикой шерсти.

– Не сами травомаги захватили вас и не их вакцина, – вещал вожак, – но ваше согласие уживаться с людьми, отдать щенков в псарные ясли, со щенячества приучить их слушаться людей.

– Они боятся, боятся, – монотонно бубнила старуха и мелко трясла головой, совсем по-человечьи.

Красноглазому приходилось напрягаться, чтобы понимать слова. Вместо мордолиц у дикунов – почти звериные морды, клыки торчат сверху и снизу, оттого речь у них невнятная, они пролаивают слова, а не проговаривают, выталкивают их из пасти, как стухшее мясо.

– Вы сильнее, умнее, лучше людей, но вы покоряетесь им, не сознавая того, считая, что идёте на уступки надоедливым людям, лишь бы они меньше шумели.

– Они боятся, боятся! – повысила голос старуха и попыталась подняться на передние лапы, но сразу рухнула обратно, взрывая сухие листья.

Дикуны еще пугали Красноглазого, хотя он понемногу к ним привыкал, как и обещал отец. Они не были похожи ни на оборотней, ни на зверей – огромные волки, которые могли ходить на двух ногах, как привитые оборотни, но дикунам удобнее было на четырех. У них не было руколап – были огромные, просто до ужаса огромные лапы, ими невозможно ничего взять, но можно, наверное, забить небольшого дракона.

– Сама мысль о соуживании с людьми – позорна. Само то, что вы соглашаетесь с этой мыслью, отдаете щенят в псарные ясли, говорит, что вы смирились.

– Смирились, смирились, – затянула старуха, – теперь они не боятся, боятся…

Трижды в год дикун, каждый в свой срок, превращается в человека. Во всамделишного человека, слабосильного и беззащитного, неспособного делать дальние переходы и есть нормальную еду, и тогда он отлеживается где-нибудь в логове, никчемный, голый, замерзающий, а другие дикуны оберегают своего занедужившего сородича от хищников. Голова у дикунов в человеческой ипостаси работает как попало, вроде бы они даже придумывают всякие коварные планы, но после возвращения в обычное тело почти ничего об этом не помнят.

– Почему ваши земли до сих пор не полны оборотнями, если вы умнее, сильнее и вас рождается больше? Я скажу: вас больше выбивают. Люди придумывают разные отчеты, которые говорят, что старых и незначимых людей тоже выбивают много, но на самом деле это не так.

– Смирились, смирились. Не так, не так, не так!

Красноглазый считал, что лучше быть привитым оборотнем и жить в городе, чем свободно ходить по страшным лесам и перекидываться в бестолкового человека. Но родители Красноглазого слушали вожака дикунов и теперь боятся, что люди, испуганные нападениями на травомагичек, вот-вот начнут выбивать оборотней в городах. Красноглазый хотел спросить родителей: разве не потому люди испугались оборотней, что вожак дикунов убил травомагичек? Но Красноглазый еще не получил настоящего имени и не имел права голоса.

– Иначе почему вы до сих пор не взяли власть над этими землями? – вожак замолчал, давая каждому найти собственный ответ, и вдруг оглушительно рявкнул: – Ты!

Все замерли, и даже лежащая у пня старуха прекратила бубнить. Сначала Красноглазому показалось, что вожак указывает на его семью, но потом он понял, что сзади есть еще кто-то. Увлеченный словами вожака и своими мыслями, щенок не слышал позади чужого дыхания и шуршания мертвых листьев под лапами еще одного оборотня.

Это был незнакомец в льняном костюме… Нет! Это был очень даже знакомец! Красноглазый видел его во дворе псарных яслей в тот день, когда убили бабу Киксу. После этого псарные ясли закрылись, щенков разобрали по домам. А ведь маленьким оборотням нельзя не ходить в псарные ясли, потому что тогда они «не адаптируются к жизни в обществе». Даже если щенки заболевали, и потому не могли добраться до яслей, их могли выбить, как бракованных.

Красноглазый не хотел, чтобы его выбили. Или Пятнистого. Или Рыжую Лапу.

– Ты, – медленно повторил вожак и облизал широким языком торчащие клыки.

Оборотень в льняном костюме медленно вышел на середину поляны. Дикуны в тенях пригнулись – двадцатиголовая хищная тень. Старая волчица снова попыталась подняться на передние лапы, и они снова разъехались.

– Что ты делаешь тут, пришедший без зова и семьи? – медленно выговорил вожак.

– Слушаю тебя, – ответил чужак и сунул руки в карманы. – А что, нельзя?

Двадцатиголовая тень в один голос заворчала, увидев этот подчеркнуто человеческий жест. Вожак замешкался, и вместо него подала голос старуха:

– Что ты сказал? Ты пришел слушать?

– Я пришел слушать, – мгновение помедлив, кивнул оборотень.