Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец

Мост через Волгу казался бесконечным, «эмка» медленно шла через него, громыхая на стыках понтонов. В небе вновь появилось несколько непривычных летательных аппаратов. За все время, прожитые на Свободных территориях, я лишь однажды видел плывущий в небе дирижабль. Он походил на серебристый баллон, под которым вращались винты. Летательные аппараты, несущиеся над Волгой, больше походили на стремительных хищных ос.

— Истребители, — сказал Петрович. — Наше спасение.

Он еще что-то говорил, говорил, но я его не слушал.

Пустота была у меня в душе. Глухая непроницаемая стена отделяла меня от окружающего мира после смерти Элки. Зло царило в моем мире, всепоглощающее торжествующее зло. И чтобы не чувствовать себя обреченным и одиноким, предстояло сделать выбор, пусть даже этот выбор приходилось делать среди двух кучек дерьма. По крайней мере, обе принадлежали людям. Впрочем, выбирать сторону мне не приходилось, разумеется, я выбирал тех, кто пытался драться, пытался остановить черное содружество, плывущее над землей. Только победив одно зло, можно было приниматься за другое. Капитан был не прав, в нашем мире можно довериться только любви. Без любви не построишь мир. Можно даже не стараться.

Машина выбралась на крутой берег и покатила по грунтовой дороге.

С левой стороны у одноэтажного домика стояло два танка с удивительно длинными пушечными стволами. Медленно и неотвратимо я въезжал в новую, совершенно незнакомую мне жизнь. К ней еще предстояло привыкнуть, правда, я не знал, сумею ли это сделать.

Рабства я не боялся, за время путешествия я научился умирать, а еще Монтень говорил, что готовность умереть избавляет человека от всякого подчинения и рабства. Но новый мир меня немного пугал своей непредсказуемостью и новизной. Трудно встретиться с тем, что казалось тебе чужим и ненужным.

И все-таки был во всем этом один положительный момент.

Пока я старался быть собой, не терять лица, за меня расплачивались другие. Я сам хотел платить по своим счетам. Предстояло сделать добро из зла, в окружающем меня мире не было других вариантов.

Дорога шла через поля с луговой травой. Навстречу нам вдоль дороги шла корова. Даже на расстоянии я видел, как ей мешает вымя, полное молока.

— Капитан, — спросил я, — у тебя ведро есть?

— Есть, — сказал Салахов. — Какая же машина без ведра?

— Остановись, — попросил я.

— Зачем? — не понял Петрович.

— Подоить корову хочу, — сказал я, покосившись на ребенка, спящего на заднем сиденье.

Кто знает, сколько времени нам предстоит провести в дороге. Но дети не понимают трудностей, им нужно есть каждый день.

Если у вас есть служебная машина черного цвета с тонированными стеклами, служебный кабинет и секретарша, если ваш возраст за пятьдесят и вместе с положением в обществе за годы вашей жизни вы приобрели солидное брюшко, которое старательно маскируете просторным пиджаком и не менее просторными брюками, тем более если вы ко всему этому имеете обширную лысину и носите очки в тонкой золотой оправе, а на груди вашей сине-бело-красными сполохами сверкает значок, значит, скорее всего, вы представитель областной администрации. А если к тому же при встречах с вами такие же холеные чиновники подобострастно улыбаются и гнутся в поклонах, то можно вполне предположить, что вы не менее как глава этой администрации.

Губернатор Царицынской области Иван Николаевич Жухрай, благоухая одеколоном, сосредоточенно прошел по коридору управы. На ходу он демократично и вполне доброжелательно отвечал на предупредительные благолепные улыбки короткими кивками, сам мимолетно улыбнулся секретарше, открыл дверь в свой кабинет и небрежно бросил на стол кожаную папку, которую, честно говоря, он таскал более для солидности. Не дурак ведь, чтобы документы домой таскать! Для работы существует специально отведенное время, дома надо семьей заниматься, внука воспитывать, с женой, ежели такая имеется, ругаться! Да мало ли чего можно было делать дома! А папка была просто необходима, чтобы видели люди — горит человек на работе, времени для семьи не остается. Нажав на кнопку селектора, Иван Николаевич поинтересовался: — Шурочка, Куретайло уже явился?

— У себя, — сказала секретарша, и Жухрай испытал легкое раздражение: ишь, барин, у себя он! Сам Жухрай до победы на губернаторских выборах ходил рядовым партийным функционером из корпуса «красных директоров», а именно был он до выборов директором Царицынского рыбозавода, но вместе с тем был ярым демократом по убеждениям. Так сказать, свой среди чужих и чужой среди своих. По натуре он был человеком осторожным, а потому, оказавшись в губернаторском кресле, партбилет свой публично, как некоторые недоумки, уничтожать не стал, а спрятал его в первый том Полного собрания сочинений товарища Сталина, который еще отцом Жухрая после ХХ съезда партии был задвинут во второй ряд книжных полок и заботливо укрыт от постороннего взгляда сочинениями Коптяевой и Анатолия Иванова. В работе своей Иван Николаевич Жухрай придерживался принципов демократического централизма и потому проявлений барства и бюрократического чванства терпеть не мог.

— Вызови его ко мне, — приказал он секретарше.

Его заместитель Игорь Дмитриевич Куретайло хищной щукой проскользнул в кабинет, демонстрируя губернатору свою готовность к продуктивной работе. В руках у него были блокнот и золотой «паркер». Сам Игорь Дмитриевич был высок, худ, старательно маскировал остатками когда-то черных волос обширную лысину, которая с каждым годом завоевывала на голове Куретайло все новые и новые высоты. Одет он был в хорошо сшитый костюм, не Карден, конечно, не Гуччи, но вполне смотрибельным был костюмчик, не иначе кто-то из предпринимателей с Куретайло этим костюмчиком расплатился, сам бы Игорь Дмитриевич никогда на подобную вещь не раскошелился. Прижимист был Куретайло, сколько Жухрай его помнил, даже когда в райкоме комсомола они вместе работали, Игорь Дмитриевич и там всегда норовил на «халяву» выпить. Потом, когда родимая партия по миру с протянутой рукой пошла, каждому пришлось свое место в жизни искать. Не к Зюганову же идти, там все, как дети, о социальной справедливости и равенстве нудятину несли, никак не могли прежней жизни и распределителей с почти бесплатной икрой забыть. А при мысли об анпиловцах и макашовцах любого номенклатурного работника вообще то в жар, то в холодный пот кидало. Поначалу Игорь Дмитриевич к «яблочникам» прибился, да промахнулся, Григорий Явлинский шибко умный оказался, и народ его не понял. Пятисот дней для построения светлого капиталистического будущего маловато оказалось. А критики «яблочники» на дух не принимали, критиковать они и сами могли, причем делали это с большим удовольствием и неосторожностью. Тогда Куретайло примкнул к Виктору Степановичу Черномырдину, но и тут не повезло. Не состоялась партия среднего класса. Да и Черномырдина сняли с занимаемых постов. Хотел человек, как лучше, а получилось у него, как всегда. Такая вот беда случилась! Где уж в таких условиях о карьере мечтать! Куретайло помыкался по Москве, сдружился одно время с Костиковым, но тут как раз его нового знакомого первый президент российский Борис Ельцин по пьянке с парохода современности сбросил, как футуристы Александра Сергеевича Пушкина. Костикову было хорошо, он еще журналистики не забыл, а потому с ходу куртуазный мемуар под игривым названием писать стал — «Роман с президентом». А Куретайло в то время не до романов было. Хлеб насущный с икрой в поте лица своего добывать приходилось. У Лужкова все хлебные места занятыми оказались, да и кто провинциала к чему-нибудь стоящему подпустит? А самому локтями народ расталкивать Куретайло опасался. В бизнесе такая инициатива зачастую смертельно наказуема. За ненужную инициативу вполне заказать могли. Жириновский некоторое время изучал новоявленного кандидата в либерально-демократическую партию, потом выпятил нижнюю губу и с хмурой надменностью изрек: «Слабоват. Однозначно, слабоват. И, пожалуй, слишком интеллигентен — рюмками кидается там, где бутылки метать надо!» Через некоторое время он подозвал Куретайло и показал ему фотографию человека, похожего на Григория Явлинского. Тогда это модно было. На всех фотографиях были люди похожи на кого-то, только не на себя. «Кто это?» — спросил сын юриста. Игорь Дмитриевич сказал, что это Явлинский, и не угадал. Оказалось, что, по мнению Жириновского, на фотографии изображен какой-то даун. И все родственники у этого с фотографии шли по собачьей линии, впору кинологов приглашать. Видя недовольство Владимира Вольфовича, Куретайло понял, что надо идти другой дорогой. Еще немного Игорь Дмитриевич без особого успеха помыкался в столице и, несолоно хлебавши, вернулся в родимый Царицын. Жухрая как раз губернатором выбрали, надо было свою команду набирать, вот и пригодился ему Куретайло. Жухрай его по прежней работе знал, а тут еще Игорь Дмитриевич в столицах пообтерся, с Бурбулисом вместе пил, с Коржаковым в сауне парился, Руцкого во время октябрьской заварушки в плен брал. Такие люди всегда сгодятся. По роду своей работы Куретайло в губернаторстве курировал средства массовой информации, культуру и народное образование, а в нагрузку ему Жухрай еще выделил религиозные и общественные объединения.