Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

Но годы идут. Вот уже администрацию Бузулуцкого района Царицынской области возглавил Помпей Широков, его жена Клеопатра в девичестве Пристова — известная в районе журналистка, вечно разъезжает по району в поисках сенсаций, но что необычного может произойти в сельской глубинке, где даже асфальтовая дорога в райцентре всего одна и предназначается она для митингов и демонстраций. Особенно любопытно наблюдать, как в дни демонстраций и митингов, если приходятся они на дождливое время, жители райцентра с трудом добираются до асфальтовой тверди в резиновых сапогах, переобуваются и идут митинговать, в то время как оставленная владельцами у дороги обувь терпеливо этих владельцев ждет, и эта сюрреалистическая картина еще более достойна своего картинного воплощения, нежели события, ставшие сюжетной основой для картин, выставленных в Царицынском музее изобразительных искусств.

Как говаривали древние римляне, арс ленга, вита бревис. С этим трудно не согласиться. Действительно, жизнь коротка, и еще более верно утверждение, что искусство долговечно. Но думая об этом, никогда не стоит забывать, что именно короткая человеческая жизнь порой подбрасывает искусству сюжеты, делающие его долговечным.

И именно это позволяет а минори ад майюс, или, говоря по-русски, судить по части о целом.

Дикси. Как говорили древние, темпориа филиа вэритас, и это действительно так: истина — дочь времени, она рано или поздно обнаружит себя. То, что мы называли истиной, вполне может оказаться завтра несусветной глупостью, а то, что мы почитаем за глупость ныне, вполне может оказаться истиной завтрашнего дня.

Время коварно и непостоянно, как человеческая история, которая зависит от летописцев. Поэтому я и старался придерживаться золотой середины, именуемой правдой. Человеческое общество развивается по спирали, а нетленные истины потому и нетленны, что они истинны. Там, где однажды прошел, громыхая поножами римский легион, на перекрестках человеческих судеб, где маялись наши герои, в любое время может появиться новый путник, который в силу стечения природных и жизненных обстоятельств пройдет по дороге времени. А это значит, что нас еще ожидают потрясения и удары судьбы, и мы не первые, кто живет в эпоху перемен, а значит, и не последние, кто идет сквозь столетия, еще не подозревая о том, что его ждет в конце долгого и утомительного пути.

Раскатилось революционное времечко по седым ковыльным да полынно-горьковатым украинским степям!

В это знойное лето одна тысяча девятьсот девятнадцатого года трудно было даже представить, кого с утра встретишь на дорогах близ провинциального приморского городка Лукоморска. Бродили по ним в изрядно уже поношенном английском обмундировании усталые запыленные деникинские солдаты, уставшие драться и за царя, и за веру, и за отечество с Учредительным собранием, будь оно неладно. Свободно можно было столкнуться с картинной кавалькадой красных бойцов, гарцующих в никуда на потных лошадях под красным знаменем, услышать лихой разбойничий посвист зеленых и грохочущее дребезжание бандитских тачанок с тупорылыми «максимами» на них.

Вот и сегодня сразу с трех сторон в Лукоморск втягивались три извилистых длинных людских потока, позвякивающих смертоносным металлом.

С севера в город входили деникинцы. Вроде и песня звучала задорная, строевая — прямо предназначенная для долгого и утомительного броска, а вот не было радости в солдатском шаге. Усталость чувствовалась во всем — даже в унылом позвякивании котелков на солдатских поясах, и столь же уныло вздымалась под солдатскими ботинками серая пыль проселочной дороги. Впереди мерно вышагивали уже не совсем молодые, но по-прежнему безусые прапорщики, подрастерявшие в долгих странствиях по дорогам войны прежний задор и уверенность в правоте своего дела.

С востока — там, где горбились соломенными крышами дома бедноты — в город входили красные. Впереди, разумеется, командир на лихом коне, красное знамя, полученное от Реввоенсовета за бои за Екатеринодар, развевается, запевала изо всех сил старается, только не особо веселы и красные — помотало их революционное времечко, даже братки с Черноморского флота в своих полосатых душегрейках, перепоясанных крест-накрест пулеметными лентами, разбойничим переливистым свистом запевалу не разбавляли, все в думах были.

А вот на западной окраине все казалось куда веселее — оттуда в Лукоморск рвалась нахальная и отчаянная банда батьки Кумка. И лошадки были справные, так под седлами и играли, и таратайки с пулеметами резво рвались вперед и задорно пугали и белых, и красных воинственными смачными лозунгами, да и граммофон, с которого гремела ария о правящем бал сатане, некоей лихости банде зеленых придавал. Сам батько Кумок в жарком душном реглане, надетом не по сезону, а для форсу, обнимал повизгивающую красотку в черном шелковом платье и черной шляпке да в длинных — по локоть — черных перчатках. Да и народ в банде выглядел совсем иначе — сыто и весело он смотрелся, сразу ясно было, что в революционных да контрреволюционных боях «зеленые» не участвовали, а в город заглянули с одной-единственной и совершенно очевидной целью.

И вот три силы, пугая старгородских обывателей, с гиком, топотом и посвистом прошли по городским улицам. А куда ведут улицы в небольших уездных городках? К центральной площади они ведут, к майдану, где городское начальство заседает, где магазины располагаются, обязательный рынок, почта да телеграф, словом — все те учреждения, которые рекомендовано захватывать для установления в городе власти и в целях обязательного и непременного грабежа, который одни называли конфискацией, другие — экспроприацией, а третьи — справедливым дележом общественного продукта.

Сошлись и замерли в ожидании неизбежной бойни.

Нос к носу, глаза в глаза. Даже граммофон задребезжал, начал заикаться и стих.

И тут уж кто первый за наган схватится, кто первый к пулемету прильнет или просто в пьяной кровавой ярости бомбу метнет на противоположную сторону майдана.

— Братки! — закричал зеленым комиссар красных. — Мы же социально близкие, братки! Тонка преграда, разделяющая нас! Бей белую контру! Бей, чтоб умылась она кровавыми слезами! Чтобы свобода, равенство, братство! — голос его поднялся до тонких заоблачных высот и сипло рухнул на землю. Комиссар закашлялся.