Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

— Это что еще за явление Христа народу? — с нарочитой нагловатостью поинтересовался красный командир, предусмотрительно перебираясь поближе к английскому пулемету «гочкис», под прикрытием которого он чувствовал себя не в пример уверенней. Встал и для наглядности покачал на широкой ладони ребристую бомбу.

Полковник, командовавший добровольческим отрядом, зачем-то снял фуражку и размашисто перекрестился.

И только батька Кумок разглядывал внимательно и пристально дом, скрытый зеленой пышностью старгородских яблонь. Дом был аляповатый, очертаниями своими напоминал широкополую шляпу раввина, тут и гадать не стоило, что в доме том располагалась синагога. А что хорошего можно было ждать от жидов? Только очередной подлой хитрости, поэтому недоучившийся гимназист, с началом революции подавшийся в атаманы, Саша Кумок взглядом усадил любовницу и ласково кивнул пулеметчикам:

— Добре, хлопцы! Работайте!

Что ты возьмешь с человека, еще не умудренного простым житейским опытом? Вся жизнь Саши Кумка умещалась в два незатейливых слова — гимназия и каторга. Конечно, и они человека многому учат, особенно если ему учиться хочется. Но Кумок родился без башни. Другой бы на его месте поостерегся, посмотрел, как старшие товарищи на непонятную угрозу среагируют, да и вообще, бывают мгновения, когда лучше покурить в стороне, а не рваться в первые ряды, где всегда получаешь больше, чем остальные, — от карманных часов испуганного интеллигента и его бумажника до пуль, которых не жалеет полиция. А в революционное время, когда человеческая душа стоит не больше струйки пара из кипящего чайника, торопиться тем более не следует. Сами понимаете, народ в это время сходит с ума, даже прилично мыслящие люди, собравшись в толпу, творят то, чего не могут понять, оставшись наедине со своей совестью.

Но Саша Кумок сказал своим пулеметчикам «работайте», и сделал это по незнанию жизни с легкостью художника, накладывающего первый мазок на пока еще девственный холст.

Что ж, стрелять — тоже работа. Хотя и своеобразная.

Пулеметчики сделали свой ход.

Пули отскакивали от странного существа, высекая из серой бугристой кожи радостные искры. Существо равнодушно и сосредоточенно двигалось дальше, не обращая внимания на маленькие неприятности, вроде визжащих в воздухе пуль. Развернувшись для атаки, оно все так же неторопливо двинулось на людей батьки Кумка, словно косарь, изготовившийся к жатве еще не готовой к тому травы. И люди атамана не выдержали. Сначала бросились назад отдельные конные, потом вскипели тачанки, заржали лошади, и тачанки, скрипя и испуганно взвизгивая под непрекращающийся пулеметный лай, рванули на окраину. Возницы не обращали внимания на гневные оклики атамана, который гневно и картинно потрясал маузером.

— Шурик, мне страшно! — простонала из глубин тарантаса любовница из провинциальных трагических актрис, уставшая жить ржаным хлебом, маргарином и ржавой воблой, а потому отдавшаяся атаману по любви к хорошей жизни. — Что это за урод? Откуда он?

В воздух взлетела первая телега из нескольких десятков, предназначенных для экспроприированного добра. Взлетела вместе с парой шальных от возмущения и негодующе ржущих лошадей, грохнулась оземь, рассыпаясь в воздухе и разбрасывая окрест составлявшие ее детали, но она была только первой в начавшейся вакханалии, только первой!

— Брашпиль мне в глотку! — озадаченно сказал краском Павел Губин. — Это еще что за хрень? Осади, братки, осади! Это вам не бычков на Привозе у торговок тырить!

И это доказывало, что не зря его в девятнадцать лет командовать людьми поставили. Разумную осторожность Губин сейчас проявлял, потому и принял решение — отойти, коли встретились с непонятной опасностью.

Впрочем, и полковник добровольческого отряда полковник Глызотин был человеком опытным, в свое время под Мукденом оборону держал, в Маньчжурии японские цепи выкашивал, в Первую мировую вместе с генералом Самсоновым на свой полк немецкий удар принял, и стоял, не поморщившись и смятения не выказывая. Поэтому он и в данной ситуации не сплоховал. Еще раз перекрестившись, он повернулся к горнисту:

— Играть общий отход!

Под звуки трубы красные и белые организованно покинули площадь, двинувшись каждый в свою сторону. Белые привычно и организованно отступили на север. Красные нестройной, но не менее организованной толпой, из которой доносилось возмущенное ржание и недовольные крики анархически настроенных матросов, повернула на восток. А позади, на оставленной ими без боя площади все еще отчаянно ржали лошади, слышался треск ломаемых неведомым монстром повозок, и одинокая бричка атамана повернула на юг, ища спасении в скорости и быстроте лошадиных ног. Тут совсем уж некстати и граммофон ожил:

Ох, не прав был певец, ну совершенно не прав: спешить как раз и стоило, в противном случае сам атаман за свою жизнь не дал бы и собственных ассигнаций, пусть даже достоинством в тысячу кумков.

Так чаще всего и бывает на войне: каждый думает, как бы убить врага и самому остаться в живых, но вдруг наступает момент, когда точно понимаешь — смерть ходит рядом. И ищет она отнюдь не чужую душу, а пришла по твою собственную.

А странное существо, покончив с разбойничьими телегами, неторопливо развернулось и покинуло площадь, скрываясь в ранее неприметном переулке, который его усилиями превратился в еще одну (и широкую!) улицу, ушло и оставило на городском майдане печально ржущих лошадей, изломанные телеги и ощущение непонятной людям угрозы.

Что и говорить, непонятно все было, невероятно, и если бы рассказчик этой истории был черноморским моряком, он бы не преминул с печальным удивлением отметить: брашпиль мне в глотку, товарищи, господа и панове. Брашпиль мне в глотку!

Заметим только, что и белые, и красные, остановившись в своем бегстве на подступах к городу, с определенным злорадством наблюдали, как с запада вместо бежавшей и рассыпавшейся банды Кумка, позвякивая рогатыми касками и котелками, в Лукоморск деловито входит колонна немцев. Ой, не вовремя немцы входили в городок! Едва поравнявшись с домишками пригорода, немцы стали четко отбивать шаг, а запевала их уже вовсю голосил известную строевую песню о храбрых гренадерах, что однажды вернутся с победой в рейх. Если учесть немецкую настырность и упрямство, помножить ее на мощь неведомого существа, опрокинувшего бандитский обоз, то в самом понятии возможного возвращения гренадеров в родную Германию скрывался большой вопрос.

Но немцы об этом пока не догадывались.

Колоритные типажи являет обществу гражданская война.