Сергей Синякин - Ветеран Армагеддона [сборник]

Между прочим, убийца, даже если он освящен государством и получил право, остается убийцей. Палач, как его ни раскрашивай, как ни прикрывай его сущность лозунгами, остается тривиальным палачом. Если люди знают, чем он занимается, они инстинктивно сторонятся палача — профессия эта не вызывает уважения, она отторгается самим человеческим существованием. Поэтому палач НКВД Рюмин мог заставить женщину отдаться ему только страхом, о любви к палачу не могло быть и речи.

В Волгограде сохранился гараж, где приводили приговоры в исполнение. Там, по рассказам, расстреляли Варейкиса и других партийцев, бодро голосовавших за смерть других и совсем не предполагавших, что ангел смерти зацепит своим крылом и их. Я ходил по гаражу и представлял себе, как палач стреляет им в затылки из нагана, потом берет шланг и начинает смывать кровь и кусочки мозга — в гараже должно быть чисто. Потом он осматривает себя — не попало ли что на одежду, и успокоенный отправляется пить водку. В моем представлении он обязательно должен был пить после акции водку — а как иначе успокоить свою совесть или, если она отсутствовала, хотя бы пригасить беспокойство по поводу свей дальнейшей судьбы.

Гараж этот (он сейчас находится на территории третьей больницы) мне показывал палач из прошлого времени, он же давал скупые пояснения по поводу тогдашнего приведения приговоров в исполнение. Он дожил до шестидесятых годов и сидел в столовой УВД и в одиночестве пил водку — нелепая и страшная фигура из прошлого, не дай Бог увидеть ее еще когда-нибудь!

Люди привыкают к смерти.

Патологоанатомы относятся к своим пациентам, как к неодушевленному куску плоти, который надлежит распластать, чтобы выяснить причину смерти. Могильщики видят в смерти приработок, не более. Работники убойного отдела видели в каждом трупе загадку, следовало выяснить, кто сделал это и почему. Даже работники морга не думают о том, что лежит в подвалах и холодильниках, от мысли об этом можно было сойти с ума.

Но как можно привыкнуть к работе палача? Делать мертвое из живого доступно лишь палачам и убийцам. Сделать живое из мертвого — задача, посильная Богу.

И все-таки странные наступают времена.

Собственно, они уже наступили. Еще в разгар перестройки задержанный по подозрению в убийстве М. изъявил желание исповедоваться у священника. Без этого он отказывался давать какие-либо показания. Разумеется, его просьбу удовлетворили. Приехавший для совершения таинства отец Анатолий был деловит и имел при себе чемоданчик с необходимыми принадлежностями. Надо сказать, что священники народ деловой, в чем-то они схожи с судмедэкспертами и прежде всего главным — ежечасной готовностью к выезду для спасения грешной души. Разумеется, отец Анатолий понимал наше профессиональное любопытство, а потому пресек его на корню, выбрав для исповеди комнату, где его никак не могли подслушать. Впрочем, после исповеди и М. из подозреваемого быстро стал полноценным убийцей — он уже ничего не скрывал, или, если говорить точнее, почти ничего. Если от Бога у него секретов не было, то с милицией он полной откровенности так и не смог проявить.

Все чаще и чаще заблудшие души обращают свой взгляд к небесам.

Правда, небеса им кажутся тем самым чертогом, где они спасутся от возмездия земного.

И вот уже члены различных «бригад», погрязшие во грехе, щедро отсчитывают «зелененькие» на строительство храмов, чиновники, не пренебрегающие мздой, торопятся выделить для Божьего храма все новые и новые места, даже милиция, которая, как теперь стала известно, состоит не из безгрешных, одно время радостно штрафовала пьяных водителей, пересылая штрафные суммы опять же на возведение очередного храма. В наивности своей все они полагали, что стоит только покаяться в безмерных своих грехах и постоянном нарушении небесных заповедей, как тут же на них снизойдет прощение, дающее возможность с удвоенной энергией предаться прежним занятиям.

Преступник обращается к Богу после совершенного преступления. До того он о нем не думает — некогда. Надежда на небесное заступничество заставляет их не жалеть денег на храмы и службы, накалывать на своей груди церкви, а то и просто молиться в тюремной камере в надежде, что именно его, уверовавшего, минует людское наказание. Взаимоотношение этих людей с Богом напоминают торговлю — братан, я ведь в тебя верю, я на тебя жертвую, так и ты позаботься обо мне, лады?

Каждого убитого преступного авторитета отпевают в церкви, над каждой могилой кадит ладаном густоголосый священнослужитель, уговаривая Отца Небесного забыть земные прегрешения покойного и уготовить ему достойное место в раю. В общем, грустная получается история, почти как в Евангелии — на двух крестах висели разбойники, и Иисус тем самым был к злодеям причтен. А если имел место в истории случай, когда два разбойника без покаяния и излишнего усердия в рай попали, то почему сегодня этого нельзя?

В преступнике чаще всего живет не вера, а надежда на спасение. Когда Андрея Чикатило осудили на смертную казнь за десятки совершенных им убийств, один из корреспондентов спросил, верит ли он в Бога? Ответ самого массового убийцы ушедшего века знаменателен: «Так, средне верю. Больше надеюсь!» Надежда и страх за себя любимого — вот что заставляет большинство преступников возводить очи горе. Никто не задумывается о том, что в храме, возведенном на бандитские деньги, не будет любви и справедливости, что возносить в таком храме молитвы кощунственно. Ведь храм этот поставлен в надежде на спасение, а не на прощение — хотя в этих двух словах кроется огромное различие.

Люди чаше всего живут по принципу: не согрешишь — не покаешься. А быть может, все-таки лучше не грешить? Легко ведь грешить, если после совершенного тобой можно покаяться, а потом снова с усердием взяться за прежние дела — а чего стесняться, если и их можно однажды отмолить? Священнослужители могут мне возразить — покаяние тогда действенно, когда оно искренне. Так ведь искренность — понятие субъективное, я лично был знаком с одной дамочкой, которая сладостно предавалась прелюбодеянию, а по выходным бегала в храм — то ли каялась, то ли исповедника своего доводила.

Общество больно.

И это проявляется во всем — в экономике, в политике, в военном строительстве, в отсутствии какой-либо идеологии. Общество без идеологии мертво и нежизненно, теперь это понимают многие. Все чаще говорят о национальной идее, об отсутствии духовных начал, скрепляющих общество. Начавшее перестройку страны руководство тайно надеялось на религию. Для того и ходили бывшие члены Политбюро в церковь, для того неумело крестились у всех на виду.