Сергей Синякин - Ветеран Армагеддона [сборник]

Говорят, в камере кричать сподручнее — от стен отражается эхо и создается подобие многоголосия.

Более всего поражает жестокость, с которой митинги и демонстрации разгоняются. Можно подумать, что бойцов ОМОНа воспитывала не мать, а если и мать, то сами знаете, чья.

Да что там говорить — на простого неверующего стали смотреть как на исчадие ада, даже бывшие яростные богохульники на вопрос о вероисповедовании стали писать осторожное «агностик», то есть верующий в непознаваемое.

О свободе слова я уже не говорю, в последнее время писать то, что думаешь, стало возможным лишь ночью на заборах, говорить, правда, можно сколько угодно — но дома на кухне, призвав в качестве слушателя жену и детей, в крайнем случае хорошо подвыпившего собутыльника.

Все чаше стали заговаривать… нет, упаси Боже! Не о цензуре, а скажем так, мягком контроле над тем, что говорится и пишется. Ну, скажем, создать общественные комитеты по контролю над телевидением и прессой, чтоб, значит, не писали или не показывали разной ерунды, не будили в человеке темные и звериные инстинкты. Но мы ведь это уже проходили, и не раз. Всякий контроль над деятельностью творца, как бы нежно он не начинался, заканчивается для упомянутого творца в лучшем случае лагерем или ссылкой, а для произведения искусства — спецхраном или костром.

В Германии образца 1935 года выбирали костры, у нас в СССР нравы были мягче, только мы до сих пор не все достали из специальных хранилищ, многое там исчезло безвозвратно. Мне возразят, что сейчас это невозможно, не те времена! Ой ли? Много ли времени прошло с тех пор, как молодежные активисты жгли на площади книги писателя Сорокина? И сколько времени надо, чтобы явление из частного случая стало общим правилом?

Цензором у Пушкина был Николай Романов, у Михаила Булгакова и Бориса Пастернака — Иосиф Джугашвили. И что, это им здорово в творчестве помогло? Нравственность — понятие общественное, но у художника и властителя понятия о нравственности, как правило, диаметрально противоположны.

Количество культурного мусора всегда хочется сократить. Только Боже упаси прибегать при этом к государственным методам!

Есть хороший анекдот. Заблудился в лесу мужик и кричит. Появляется медведь. «Чего кричишь?» — «Да вот, заблудился». — «А кричишь-то чего?» — «Ну, может, кто услышит…» — «Ну я тебя услышал. Тебе что, легче стало?»

Все правильно. Не дай Бог, твои сомнения и недовольство услышит государство. Услышит и внимание обратит. Легче от того тебе точно не станет.

Многие до сих пор вздыхают по твердокаменным временам.

Наше государство похоже на ребенка, которое дает товарищу поиграть своими игрушками. Однажды на что-то рассердившись, оно начинает забирать эти игрушки обратно.

Вот уже русских антиглобалистов начинают отлавливать прямо на станциях отправления, рвать их железнодорожные билеты и отбирать документы. И правильно — незачем своим внешним видом вызывать отрицательные эмоции у глав европейских государств! А то, что с антиглобалистами делают в других государствах, и смотреть страшно — дубинки гуляют направо и налево, слезоточивый газ клубится по улицам, участников демонстраций штрафовать не успевают по причине многочисленности.

Закон и порядок!

И ОМОН врывается на предприятие, в котором усмотрели простое нарушение финансовых правил, и лупит нарушителей по головам, спинам и другим уязвимым частям тела.

А чтобы не нарушали!

Все правильно — народ имеет право на свободы, но эти свободы не должны противоречить интересам государства. Свобода — это осознанная необходимость поступать так, как требуют интересы общества. Жаль вот только, что истинные интересы общества известны только тем, кто сидит наверху у руля и кормила. А они живут по Лабрюйеру, который однажды заметил: «Разве может человек считать благом такую свободу, которая чересчур велика, бесполезна и внушает ему лишь желание быть менее свободным?».

Мы в начале долгого пути.

Пока мы лишь провозгласили основные свободы, теперь предстоит сделать их частью своей повседневной жизни. Пока у нас все по Михаилу Пришвину: «Всем научились пользоваться люди, только не научились пользоваться свободой. Может быть, бороться с нуждой и крайней необходимостью легче, чем с несвободой. В нужде люди закаляются и живут мечтой о свободе. Но вот приходит свобода, и люди не знают, что с ней делать».

Воистину так. Мы обрели свободу и не знаем, что делать с ней дальше. Возможно, это потому, что обретение свободы явилось следствием декрета свыше, а не борьбы за нее.

Что ж! Веру мы уже все-таки обрели, надежда на то, что демократические завоевания сохранятся еще остается…

Дело за малым — обрести любовь к обретенным свободам и научиться защищать их как собственную жизнь.

Как сказал немецкий писатель Карл Берне: «Быть свободным — это ничто; стать свободным — это все».

Чувство достоинства — неотъемлемая составляющая настоящего человека.

Человек не рожден быть рабом, как любое живое существо на Земле он всегда рожден исключительно для свободы. И только он создает клетки и загоны для сожителей по планете. Рабство придумал именно человек — единственное животное на Земле, обладающее чувством собственного достоинства. Мечтая о свободе, человек соорудил клетку для себе подобных, он искренне полагал, что свобода — это его личное достояние, к которому нельзя прикасаться чужим.

Вся история человечества — это история его борьбы за свою свободу и независимость. Народы, населяющие Россию, несомненно, свободолюбивы, в противном случае они не выстояли бы в тех кровавых вихрях, что кружили над русской землей не один десяток веков, не одолели бы иноземных захватчиков, то и дело вторгающихся в наши владения.

Но, обладая чувством собственного достоинства, готовые отдать за него жизнь, когда дело идет об иноземном нашествии, мы становимся удивительно беззащитными и беспомощными в отношениях между собой.

Мня себя христианами, мы постоянно творим себе кумиров — достаточно вспомнить отношения начальника и подчиненного, когда начальник получает право бесцеремонно «тыкать» стоящему ниже его по служебной лестнице, в то время как тот по традиции должен называть его исключительно во множественном числе с обязательным присовокуплением к имени отчества.

Мы не можем иначе — Азия живет в нас — чинопочитание порой доходит до истерии, до глупости, пока не добирается до своей верхней планки — культа личности.

Если деятель науки или искусства талантлив, мы обязательно поднимем уровни оценки до верхнего уровня и объявим его гениальным, если политик хоть сколько-то прозорлив, мы назовем его мудрым и всезнающим, если человек всего лишь вежлив, мы возведем эту вежливость в подлинное джентльменство. Иначе мы не можем. Называя себя христианами, мы в большей степени остаемся язычниками.