Сергей Синякин - Ветеран Армагеддона [сборник]

Смотреть на происходящее было интересно, но задерживаться не стоило. Вокруг казачков уже начали шнырять неприметные личности, тут и гадать нечего было — попали казачки со своими неосторожными речами в поле зрения сотрудников комитета губернской безопасности. Того и гляди, как бы прямо на улице не взяли!

Каршон уже сидел в кабинете.

— Знаю, знаю, — скучно сказал он. — Это тебе, Александр Александрович, в диковинку, мы-то к власти поближе, в какой-то мере сама власть и есть, потому и знаем все не понаслышке. Казачки, конечно, базар правильный ведут — объединяться необходимо. Вопрос только — с кем?

Мы ведь, ты сам знаешь, пока в Союз взаимозависимых государств входим, эти все разговоры о казачьем объединении — чистейшей воды сепаратизм. Опасное занятие. Этот говорун, что за объединение ратует, рискует — ведь дело порой на казачьем круге может не закончиться, сошлют арчедино-донские пески орошать. Ну, Бог с ним, с казачком. Как говорят, не он первый, не он последний. Я вот о чем тебя, Александр Александрович, спросить хочу: ты фантастику писать не пробовал?

— А зачем? — удивился Скрябин. — Что мне, жизненных тем не хватает?

— Ну, это ты зря, — Каршон поднял палец. — Писатель должен писать о светлом будущем. Будущее обязательно должно быть светлым. Точно так же, как прошлое должно быть романтичным и бессмысленно жестоким, а настоящее — беспросветным. Читая книгу, человек должен устремляться вперед.

— Но воспитание человека… — Скрябин отвел взгляд в сторону.

— А это и есть воспитание, — напористо сказал Каршон. — Человек видит светлое будущее и понимает, что недостоин жить в нем. И начинает заниматься самовоспитанием.

— Но он так и не сможет привыкнуть к мысли, что будущее — для него!

Каршон всплеснул руками и просиял.

— Вот! — возбужденно крикнул он. — Вот! Вы — попутчик, но ухватили самую суть. Человек видит, что недостоин будущего. И он мысленно это будущее отодвигает. Не для своих детей, так для внуков. Он ведь надеется, что они-то вырастут достойными! И те в свою очередь увидят свою ущербность и будущее отодвинут. Так мы создадим необходимый резерв времени для строительства.

— Постойте, постойте, — заволновался Скрябин. — И сколько это будет продолжаться?

— А ровно столько, чтобы будущее было построено! — крикнул Каршон. — И именно потому нам нужны не просто способные, а невероятно талантливые люди. Чтобы они создали восхитительную картину будущего, недосягаемую для воображения остальных! Чтобы не получилось так: примерится человек к будущему, а оно ему вроде бы и по плечу. Поэтому нам не нужны утопии ближнего прицела, нам нужны утопии о невообразимо далеком будущем.

— Осталось только определить, что строить, — вздохнул Скрябин.

— А вот это, товарищ мой славный, — сказал Каршон назидательно, — это уже совсем неважно. Неважно, что мы строим — светлое коммунистическое будущее или не менее светлое капиталистическое. Главное, чтобы общество было занято самим процессом строительства и отдельные члены его не задумывались над вопросом, почему же в настоящем все живут так плохо. Дать им достойную цель, ради которой они будут готовы подтянуть пояса и засучить рукава, ради которой они будут готовы жертвовать своим настоящим. Теперь вы понимаете, почему так необходимо руководить литературным процессом?

— Понимаю, — задумчиво сказал Скрябин. — Цинично все это.

— Но необходимо, — согласился Каршон. — Литература должна состоять из двух потоков — один из них мутный и непритязательный — должен нести в массы соответствующую культуру. Это поток для быдла, и должен быть быдлу понятен — загадочные убийства, увлекательный мордобой, влекущие воображение женщины и секс, приключения тела, так чтобы яйца ломило и хотелось выйти на ночную улицу. Вторая часть потока — изящна и интеллектуальна, она для избранных. Разумеется, часть того, что мы называем «быдлом», захочет приобщиться к великому искусству. Пусть! Мы не будем им мешать: все они — чернозем, на котором взрастет будущее. Но основная задача — создать литературу мечты. Чтобы мы ни строили, цель будет одна — заставить людей пустить слюни по недосягаемым идеалам. И еще немаловажное обстоятельство: надо дать понять, что решить задачи строительства может лишь сплоченное общество. И тут на первый план выступает национальная идея.

Каршон остановился, раскуривая трубку, выдохнул в сторону Скрябина облако душистого дыма, поднял указательный палец.

— Национальная идея! Она всегда немного мифическая и несбыточная и всегда подчинена задачам строительства. Если мы строим коммунизм, надо объединять людей на основах равенства, братства и всеобщей любви. Конечно, здравомыслящий человек будет понимать, что преграда между элитой и остальным обществом непреодолима, но общественное мнение следует как раз ориентировать на противоположное. Люди склонны верить лозунгам, это началось еще в первобытные времена, когда клич «Все на мамонта!» или «Благоустроенные пещеры — избранному племени!» вызывал приступ общественного энтузиазма и желание немедленных действий. В этом строительстве главный упор следует делать на моральные стимулы. Каждый должен быть полезен обществу, а оно, в свою очередь, обязательно и неизбежно полезно для любого своего члена. Понимаете? Но если мы с вами начинаем строить капитализм, то эти лозунги будут работать на строительство значительно хуже. На передний план надо выводить идеи всеобщего процветания и равных возможностей. Заметьте, не равенства, ибо оно недостижимо, хотя и притягательно, а именно равных возможностей. Надо убедить общество, что каждый его член может войти в элиту, пусть даже в результате крупного выигрыша в казино. И объединять людей надо именно благодаря материальным стимулам. Дешевая колбаса, нарезанная вовремя и в большом количестве, всегда отвлекает от деликатесов. Необходимо внушать мысль, что богатое общество всегда состоит из богатых членов. А для этого не надо скупиться — двести сортов колбасы, тысяча фасонов обуви, машины на выходной и будний день. Капитализм всегда прежде всего потребление, и только потом искания духа. Если говорить об объединении всерьез… Вот вы не задумывались, что может объединить бедного и богатого? Только мысль о том, что богатый может поступиться частью своего богатства для бедного, и мысль о том, что бедный — всего лишь временное состояние и что при определенном усердии, экономном образе жизни любой бедняк может стать богатым. Именно поэтому культивируются истории о бедном сапожнике, который благодаря своей бережливости стал миллионером, или о бедном, но талантливом инженере, который выбился из нищеты благодаря своему усердию. Мы-то с вами знаем, что это возможно лишь случайно — один шанс на несколько миллионов. Обычно сапожник так всю жизнь и не видит ничего, кроме глянца, наведенного им на чужую обувь, а талантливого инженера обуют более способные и оборотистые дельцы. Исключения из правил, конечно, бывают, но они только подтверждают незыблемость правил.