Сергей Синякин - Ветеран Армагеддона [сборник]

Странно, но сейчас он не испытывал волнения. Наверное, перегорел.

Утром бывший комлитовец ушел.

— Мне главное из города выбраться, уж больно в Царицыне климат нездоровый. В Брянск подамся, — сказал он. — А оттуда — в Европу. Хоть на Украину. Живут же люди, нашего горя не знают!

Он ушел, а Скрябин остался наедине с собственными заботами. Наличных денег у него почти не оставалось, а в банк он идти побаивался.

Поразмыслив немного, он пошел к Жульницкому. Благо тот жил неподалеку.

— Саша! — обрадовался прозаик. — Дорогой ты мой, Александр Александрович! Ты где пропадаешь? На работе тебя нет, домой заходил — никто не открывает! Тут такие дела намечаются! Мне Хорьков звонил из губернской администрации, они решили сборник выпустить, посвященный борьбе за независимость Царицына. Ну, ты наших ветеранов знаешь, они двух слов связно сказать не могут, не то чтобы на бумаге изложить. А платить обещают хорошо!

Узнав, что Скрябин хочет занять у него денег, Жульницкий поскучнел. Округлое лицо его с ежиком седых волос над низким лбом стало озабоченным.

— Ну конечно, — сказал он. — Немного я тебе займу, конечно, но ты, Саша, должен знать, нынче я в стесненных обстоятельствах. Тебе много? А на сколько? На недельку? Ну, это, брат, не деньги. Пить будешь?

— Что-то не хочется, — сказал Скрябин.

— Садись, садись, — сказал Жульницкий. — Рассказывай, где тебя носило!

— Да я тороплюсь, — сказал Скрябин. — Я, понимаешь, в деревню за продуктами мотался да не рассчитал немного.

— Ну и как там деревня? Живет? — засмеялся Жульницкий.

Лицо у него было довольным, добрым и спокойным, как у человека, выполнившего свой долг. Жульницкий сидел на табурете в семейных трусах и клетчатой рубахе.

— Мне тут повесть один меценат заказал, — сказал он. — Просил осветить работу его птицефабрики. Хочет свой след в истории оставить.

— Ну-ну, — вздохнул Скрябин. — Давай, дружище, твори нетленку.

В обжорку он не пошел, на базаре можно больше купить. Базар за время его скитаний изменился. Исчезли милиционеры, но их место заняли мрачные мальчики в кожаных куртках с красными повязками на руках. Иностранцев с юга стало поменьше, небритые физиономии уже не резали глаз своим нахальным постоянством. Но и продуктов стало значительно меньше. Он поторговался немного, взял два килограмма конских сосисок, три килограмма помидоров и ковригу белого хлеба. Потом прошел в муниципальные ряды, чтобы купить если не сахару, то хотя бы меду, спичек, макарон и молока, если будет. К его удивлению, соли в рядах было много, и цена у нее была не слишком высокая. Он купил и соли, недобрым словом помянув в душе Ойкуменова. Интересно, добрался он до дома или так и блуждает по степи?

Двор его дома был пуст.

У давно уже неработающего лифта сидела огромная крыса и с ленивым нехорошим интересом рассматривала вошедшего. Решив, что определенную опасность для нее Скрябин все-таки может представлять, крыса встала и вперевалочку пошла к двери, ведущей в подвал, нырнула в прогрызенную щель. В подвале ее встретили возбужденным писком.

Скрябин поднялся в квартиру, перекусил.

В дверь постучали.

— Кто там? — спросил Скрябин.

— Фирма «Услуги на дому», — с развязной ленцой сказали из-за двери. — Девочка не требуется?

— Нет, благодарю, — Скрябин даже не удивился. К тому все и шло.

— Может, мальчика? — предложили с лестничной площадки. — Есть симпатичные и умелые. Кроме этого, можем предложить хорошее спиртное, приличные наркотики, веселые журнальчики по доступной цене. Не интересуетесь?

— Не интересуюсь, — сказал Скрябин.

За дверью потоптались, и сразу стало ясно, что визитер был не один. «Импотент, наверное», — предположил баритон. «Или маньяк, — сказал голос потоньше. — Интеллигентов ведь не осталось».

Скрябин посидел у окна. Пытаясь сосредоточиться на «Опытах» Монтеня. В голову лезла разная ерунда. Да и не хотелось сидеть дома. Свой фантастический роман Александр Александрович окончательно забросил. Ну кому нужны разные утопии в эпоху декаданса? Люди больше девочками или мальчиками интересуются.

В пятой квартире стояла тишина. Похоже, певец и его слушатели вконец умаялись. Или отсыпались после грандиозной попойки. Дома сидеть не хотелось, но и идти не к кому было. Раньше он к Ойкуменову заглядывал партию-другую в шахматы сгонять. Или к Лантратову — у того можно было переносной телевизор посмотреть, Лантратов в далеком прошлом был хорошим инженером и навыков своих не утратил: собрал на балконе небольшой ветряк и генератор, подсоединился к спутниковой антенне, оставшейся от кого-то из бывших. Телевизор, правда, ловил спортивный канал на английском языке, еще передачи «Вильной Украины» и финскую молодежную передачу, но и этого хватало для того, чтобы смотреть и завидовать: живут же люди! Но, похоже, хорошие времена закончились. Скрябин еще с улицы заметил, что стекло в окне на балконе у Лантратова было разбито, а вместо антенны светлело круглое пятно. Означать это могло лишь одно — Лантратова дома долго не будет. Может, он даже уже никогда не вернется к себе. И телевизионных посиделок больше не будет.

Скрябин походил по комнате, посидел у окна и понял, что надо работать.

Тетрадь, в которую он записывал наброски своего романа, уже обтрепалась, и страницы кое-где завернулись и слиплись. Он посидел немного, разбирая торопливые каракули, выведенные в машине или после возвращения от батьки Лукаша. Атаман оригиналом не был, как всякому бандиту, что пришел в свою временную власть из интеллигенции, ему хотелось пообщаться с равным себе по знаниям, в остальном, считал атаман, его собеседникам было далеко. Посиделки у атамана были долгими и состояли в основном из нескончаемых монологов батьки. В своих монологах он высказывал личное мнение о власти, о гражданской войне, о политической борьбе, о своей роли в становлении государственности в Егланском районе. Высказываясь по этим животрепещущим вопросам, батька ходил среди слушателей, и на его лице попеременно отображались гнев, восторг, нетерпение, детское удивление и непонимание происходящего. Батька жестикулировал, изредка символически рвал ворот рубахи, закатывал рукава, изображал деятельность и немедленную готовность сразиться с любым врагом, жадно раздувая ноздри, вдыхал проспиртованный воздух горницы, словно и в самом деле наслаждался ароматами полыни, донника и чабреца, о которых говорил. Осторожные реплики можно было вставлять исключительно между диалогами атамана, поэтому из штабного дома, который атаман именовал Егланским кругом, все уходили невыговорившиеся и оттого усталые.

Но иногда в единоличных беседах со Скрябиным батька Лукаш был предельно откровенным, и Скрябин удивлялся — все правильно подмечал атаман и о будущем своем печальном судил трезво. Время перестройки мира — это еще и эпоха, которая создает мифы. Мифология времени гибели империй всегда лжива, как лживы и неискренни затеявшие преобразования империй герои. Учебники истории никогда не будут объективными — они, как фантастические романы, пишутся людьми, которые любят или ненавидят своих героев и очень редко остаются к ним равнодушными. Все правильно. Каршон был абсолютно прав — писать стоило утопии. Они всегда являются квинтэссенцией фантастики, потому что говорят о месте, которого не было, нет и никогда в жизни не будет.