Андрей Столяров - Темные небеса

Хотя контролировать уже было нечего. Парни, разметанные протуберанцем, стремились поскорее убраться отсюда. Главарь уже мелькал между сосен, еще трое торопливо хромали за ним, вскрикивая, неловко поддерживая, подтягивая сломанные или вывихнутые конечности, а оставшийся, пятый, полз, подвывая, на четвереньках, после каждого движения выхаркивая изнутри сгустки рвоты.

— Ну вот, — спокойно сказал дядь Леша. — Молодец, Чинок, мне и делать-то ничего не пришлось. — Он вдруг замер, словно окостенев. — Чинок, ты это что?..

— Угум, — выдавил из себя Чинок, опуская глаза к тому месту, на которое уставился дядь Леша.

Он стоял боком к Лизетте, и она со страхом увидела, что у него из-под ребер, в левой части груди, высовывается какой-то непонятный предмет.

Черная, с вырезами для пальцев, закругленная на конце рукоятка.

Чинок пару секунд удивленно смотрел на нее, а потом медленно-медленно, точно во сне, сполз на колени, на рыжеватую хвойную землю, постоял так немного, покачался из стороны в сторону, видимо, ловя равновесие, и вдруг, не издав ни звука, мягко, как тряпичная кукла, повалился лицом вперед, в игольчатый дерн…

Местность по виду напоминает окрестности нашего Центра. Та же пустыня, те же бесчисленные барханы, будто стада животных, бредущих за горизонт. Только они не серо-желтого, как у нас, а тревожного кирпично-бурого цвета, похожие на мохнатые скопления ржавчины. Виллем объясняет, что частично это и есть ржавчина. Планета была богата железом, при сверхвысоких температурах, вызванных катаклизмом, значительная его часть испарилась, затем произошли конденсация, окисление… И небо здесь совершенно другое. Оно мутно-гнойное, точно гигантский нарыв, и по нему от края до края тянутся зловещие лиловые облака. Слышно слабенькое шипение ветра, фоном из-под него — шуршание перемещающегося песка: между барханами струятся кровавые ручейки. Скафандр беспрепятственно пропускает звуки. Хотя скафандром то, в чем я нахожусь, назвать нельзя — это нечто вроде прозрачной дымки, облегающей тело, ходьбе и дыханию не мешает.

Мы спускаемся вниз, погружая ноги в песок. Перед нами — расчищенная площадка примерно на километр вдаль и вширь: гнилым зубьем торчат остатки строений, прямоугольники и квадраты с широкими проходами между ними. Здесь, видимо, некогда был город. Возможно, в нем жили сотни тысяч людей. Сейчас — пустота, забвение, кладбищенская тишина, лишь копошится десяток дроидов, перебирающих голенастыми, суставчатыми конечностями. Один из них плавно, как шмель, всплывает, кружит над обломком стены, и от струи воздуха, которую он направляет на нее вниз и вбок, расплескиваются во все стороны волны песка.

— Когда-то здесь производились раскопки, — поясняет мне Виллем. — Вы как раз видите финальный их эпизод. Мы называем эту цивилизацию ильторайской и считаем, что она перестала существовать около ста тысяч лет назад. От нее сохранилось меньше, чем от земных динозавров — фрагменты мозаик, фрагменты настенных надписей, фрагменты скульптур — реконструкция их очень условна.

— А что случилось? Война?

— Да, ядерная война. Радиационный спектр до сих пор смещен в сторону соответствующих изотопов.

Дрон, расчищавший песок, видимо, что-то нашел. Он зависает в воздухе, и к нему устремляются два ближайших собрата. Вместе они выдувают в песке небольшую воронку и затем металлическими цепкими лапками извлекают из нее нечто угловато-продолговатое.

— Вот еще один мир…

Картинка резко меняется. Теперь мы с Виллемом в тех же скафандрах бредем по болоту, заросшему гигантскими хвощами и папоротниками. Листья слоновой величины свешиваются чуть ли не до земли. Правда, заросли не сплошные, между ними — обширные тинистые пространства с озерцами черной воды. Травяной дерн под ногами колышется, чувствуется, что под хлипким покровом его — вязкая жижа, готовая погрузить нас во тьму. Однако мы не проваливаемся — скафандр (так мне кажется) регулирует тяжесть тела.

— Осторожно! — предупреждает Виллем. — Просто стойте на месте, опасаться нечего!

Заросли ближайшего папоротника раздвигаются, из пузырчатых лимфоматозных корней выпрыгивает на нас нечто разлапистое и хвостатое. Воздух вспарывает пронзительный визг. Впрочем, где-то на середине полета ящерица будто врубается в стеклянную стену — вся сминается, как гармошка, шмякается в болотную грязь, пару секунд лежит, судорожно открывая и закрывая пасть, полную хищных зубов, а потом приходит в себя и быстро-быстро, уже без визга, извиваясь всем телом, уползает под защиту корней.

— Пришли, — говорит Виллем.

Мы огибаем очередной куст папоротника и видим нечто вроде гранитной стелы, возвышающейся над болотом метров на пять. Грани ее когда-то давно были отполированы, но теперь изъедены рябью сколов, царапинок и щербин. Тем не менее сразу понятно, что это творение человеческих (нечеловеческих) рук.

— Все, что от них осталось, — поясняет мне Виллем. — Здесь со времени катастрофы прошло около миллиона лет. Видите, биосфера уже восстановилась. Наверное, тут существуют и другие сходные артефакты, вряд ли только один, но эта планета тщательно не исследовалась. Некоторое время предполагалось, что она будет подвергнута пластике, терраформированию — кажется, так у вас говорят? — а потом мы, арконцы, ее заселим. Но затем было высказано соображение, что когда-нибудь — через сто миллионов лет — здесь может снова возникнуть разум. Имеем ли мы право встать на его пути? Дискуссия продолжается, а пока планета закрыта и для исследований, и для посещений.

Зажигается свет, картина болота смывается. Мы вновь оказываемся в помещении, которое я условно называю «гостиной»: стерильно светлые стены, посередине — небольшой круглый стол, два кресла, где сейчас располагаемся мы с Виллемом. Немедленно входит Си-Три с подносом, ставит передо мной чашечку кофе, сахарницу с песком и небольшую вазочку с ярко-желтыми дольками мелькипура (так, во всяком случае, прозвучало это слово в моем сознании). Данный арконский фрукт Виллем предложил попробовать в первый же день, сказав, что он мне должен понравиться. И действительно у мелькипура вкус — необыкновенныйособенный. Ни с чем земным я его сравнить не могу. Есть такое выражение — тает на языке. Так вот, мелькипур — без преувеличений — в самом деле тает. Если положить в рот тонкую дольку, то секунд за тридцать она сама растворяется, обволакивая нёбо сказочным ароматом. Он дурманит, он очаровывает, его хочется вдыхать и вдыхать без конца. Я даже опасаюсь, что это легкий наркотик. А перед Виллемом тот же Си-Три ставит чашечку с напитком бер о ф (опять-таки, если я это слово правильно произношу). Напиток темно-зеленого цвета, густой, как растопленный шоколад, и про него Виллем сказал, что он вряд ли мне подойдет. Я ему верю. Запах от берофа исходит какой-то лекарственный.